Александр Невский
 

1. Город-государство в Киевской земле

Изучение процесса формирования волостной организации в Киевской земле представляет для нас особый интерес. Дело в том, что в современной исторической науке сложилась традиция, изображающая Киевскую землю чуть ли не оплотом монархизма в Киевской Руси и противопоставляющая ее в этом отношении городам с сильным вечевым началом, таким, как Полоцк и особенно Новгород.

В.Л. Янин и М.Х. Алешковский усматривают в новгородской республике нечто феноменальное, совершенно непохожее на социально-политическую организацию древнерусских княжеств, в частности Киевского княжества, где господствовало якобы монархическое начало1. П.П. Толочко пишет о том, что «верховным главой» в Киеве являлся великий князь. Правда, известную роль играло и вече: «При сильном киевском князе вече было послушным придатком верховной власти, при слабом — зависимость была обратной. Другими словами, в Киеве XI—XII вв. сосуществовали, дополняя один другого, а нередко и вступая в противоречие, орган феодальной демократии (вече) и представитель монархической власти (великий князь)»2.

По нашему мнению, становление волостного строя Киевской земли не укладывается в рамки, очерченные упомянутыми исследователями. Возникновение волости, города-государства в Среднем Поднепровье шло тем же путем, что и в других, землях.

Формирование территориальных связей, складывание города-волости (города-государства) более или менее хорошо прослеживается на материалах, относящихся к истории Киевской земли. Под 996 г. летопись сообщает: «И умножишася зело разбоеве, и реша епископи Володимеру: "Се умножишася разбойници; почто не казниши их?" Он же рече им: "Боюся греха". Они же реша ему: "Ты поставлен еси от бога на казнь, злым, а добрым на милованье. Достоить ти казнити разбойника, но со испытом". Владимир же отверг виры, нача казнити разбойникы, и реша епископи и старцы: "Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди". И рече Володимер: "Тако буди". И живяше Володимерь по устроенью отьню и дедню». Рост разбоев свидетельствует о деструктивных изменениях, происходящих в недрах родоплеменного строя. Старая система родовой защиты начинает давать сбои. Владимир как представитель отживающего строя ищет пути решения этой проблемы. Но сделать это было весьма трудно. Отсюда и такие колебания в выборе средств для борьбы с разбоями.

С летописью перекликается известная былина об Илье Муромце и Соловье-Разбойнике. В образе Соловья следует видеть не «столько придорожного грабителя (такие существуют в былинах отдельно от Соловья), сколько представителя косных сил родоплеменного строя...»3. Соловей предстает в былине как глава целого рода. Он окружен эндогамной группой своих сыновей, дочерей и зятьев. Обитает Соловей в собственном родовом подворье, обнесенном тыном...

Сидит на тридевяти дубах.
Сидит тридцать лет,
Ни конному, ни пешему пропуску нет.

Прав Б.А. Рыбаков, отметивший, что Соловей — не обычный разбойник на большой дороге, который живет за счет проезжих торговых караванов4. Думаем, что образ Соловья порожден эпохой формирования территориальных связей. Родовой строй уходил в прошлое отнюдь не безболезненно, подчас отчаянно сопротивлялся.

Весьма характерно упоминание летописью бедняков и нищих, живших в Киеве во времена Владимира: «И створи (Владимир. — Авт.) праздник велик... болярам и старцем градским, и убогим раздая именье много»5. Князь «повеле всякому нищему и убогому приходите на двор княжь и взимати всяку потребу питье и яденье, и от скотьниць кунами»6. Эти убогие и нищие, конечно, явление нового времени — периода распада старого родоплеменного единства.

В коллизиях гибели родоплеменного строя рождалась новая киевская община, которая властно заявляет о себе со страниц летописи. И это несмотря на то, что летописец стремился в первую очередь отразить деятельность князей.

В 980 г. Владимир, собрав огромную рать, пошел на своего брата Ярополка, княжившего в Киеве. Ярополк не мог «стати противу, и затворися Киеве с людми своими и с Блудом»7. Владимиру удалось склонить к измене Блуда. И стал Блуд «лестью» говорить князю: «Кияне слются к Володимеру, глаголюще "Приступай к граду, яко предамы ти [Ярополка. Побегни за град"»8. Напуганный Ярополк «побежал», а Владимир победно «вниде в Киев»9. Отсюда ясно, что уже в этот ранний период положение князя в Киеве в немалой мере зависело от расположения к нему городской массы. Поэтому не выглядит неожиданной и история, произошедшая с тмутараканским Мстиславом, когда он «приде ис Тъмутороканя Кыеву, и не прияша его кыяне»10.

Князья, правившие в конце X — начале XI вв., считались с растущей силой городской общины, стремились ее как-то ублажить. Не случайно Святополк скрывал от киевлян смерть Владимира11, а сев на стол, созвал «кыян» и «нача даяти им именье»12. После убийства Бориса и Глеба, он также «созвав люди, нача даяти овем корзна, а другым кунами, и раздая множьство»13.

Крепнущая городская община держала в поле зрения и религиозный вопрос. Князь Владимир предстает на страницах летописи в окружении не только дружинном, но и народном. Вместе с «людьми» он совершает языческие жертвоприношения14. В отправлении языческого культа народу отводится активнейшая роль. Убийство христиан-варягов, обреченных в жертву «кумирам», — дело рук разъяренных киевлян («людей», которые, между прочим, вооружены)15. Особенно важно подчеркнуть причастность «людей» киевской общины к учреждению христианства на Руси. Они присутствуют на совещании по выбору религии, подают свой голос, избирают «мужей добрых и смысленных» для заграничного путешествия с целью «испытания вер»16. В одной из скандинавских саг говорится о том, что по вопросу о вере русский князь созывает народное собрание17. При решении важнейших вопросов князья должны были считаться с мнением городской общины.

Такое внимательное отношение к городской общине станет еще понятнее, если учесть, что она обладала военной организацией, в значительной степени независимой от князя. Вои, городское ополчение — действенная военная сила уже в этот ранний период. Именно с воями князь Владимир «поиде противу» печенегам в 992 г.18 Любопытно, что в легенде, помещенной в летописи под этим годом, героем выставлен не княжеский дружинник, а юноша-кожемяка — выходец из простонародья. В 997 г. Владимир не сумел выручить белогородцев, поскольку «не бе бо вой у него, печенег же множьство много»19. Без народного ополчения (воев) справиться с печенегами было невозможно.

Вои активно участвовали и в междоусобных княжеских распрях. Не зря советники Бориса Владимировича говорили ему: «Се дружина у тобе отьня и вои. Поиди, сяди Кыеве на столе отни»20. Вои также служили опорой Ярославу в его притязаниях на Киев, а Святополку — для отражения ярославовых полков21.

Так начинался процесс формирования волостной общины в Киевской земле. Проследить за этим процессом не всегда удается, ибо он протекает порой как бы латентно, скрыто от глаз исследователя, но временами прорывается на поверхность исторического бытия и попадает в поле зрения летописцев.

Несомненный интерес в этом отношении представляют события в Киеве в 1068—1069 гг., в которых перед нами выступает достаточно конституированная городская община. Пик самовыражения ее — вече, т. е. сходка всех свободных жителей Киева и его окрестностей. Возмущенные, требующие оружия киевляне собираются на торговище. Из слов летописца явствует, что «людье», собравшиеся на вече, сами принимают решение вновь сразиться с половцами и предъявляют князю требование о выдаче коней и оружия. Нельзя в этом не видеть проявления известной независимости веча по отношению к княжеской власти. Вообще, в событиях 1068—1069 гг. киевская община действует как вполне самостоятельный социум, ставящий себя на одну доску с княжеской властью. Вместо изгнанного Изяслава киевские «людье» сажают на стол Всеслава. Когда перевес сил оказался на стороне Изяслава, община обратилась за помощью к его братьям22. Это обращение к Святославу и Всеволоду также результат вечевого решения.

Возникает вопрос, каков был состав киевлян, изгнавших Изяслава? М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин считали, что термин «людье кыевстии» обозначает торгово-ремесленное население Киева23. Б.Д. Греков писал о том, что «движение киевлян 1068 г. против Изяслава Ярославича в основном было движением городских масс». В то же время он замечал: «Но не только в XI в., а и позднее трудно отделить городскую народную массу от сельского населения. Необходимо допустить, что и в этом движении принимало участие сельское население, подобно тому, как это было и в 1113 г. в Киеве»24. Несколько иначе к решению этого вопроса подходит В.В. Мавродин: «Кто были эти киевляне — "людье кыевстии?" Это не могли быть ни киевская боярская знать, ни воины киевского "полка" (городского ополчения), ни тем более княжеские дружинники, так как и те, и другие, и третьи не нуждались ни в оружии, ни в конях. Нельзя также предположить, что под киевлянами "Повести временных лет" следует подразумевать участников битвы на берегах Альты, потерявших в бою с половцами и все свое военное снаряжение и коней. Пешком и безоружными они не могли бы уйти от быстроногих половецких коней, от половецкой сабли и стрелы. Таких безоружных и безлошадных воинов половцы либо изрубили бы своими саблями, либо связанных угнали в плен в свои кочевья. Прибежали в Киев жители окрестных сел, спасавшиеся от половцев. Они-то и принесли в Киев весть о том, что половцы рассыпались по всей киевской земле, жгут, убивают, грабят, уводят в плен. Их-то и имеет в виду "Повесть временных лет", говорящая о киевлянах, бегущих от половцев в Киев»25.

Едва ли стоит, на наш взгляд, определять понятие «людье кыевстии» альтернативно, т. е. усматривать в нем либо обозначение горожан, либо, наоборот, — селян. За этим понятием угадываются скорее и остатки киевского ополчения, разгром лепного кочевниками, и обитатели сел Киевской земли, искавшие укрытия за крепостными стенами стольного города. Раскрыв, таким образом, смысл термина «людье кыевстии», получаем возможность констатировать очень важную деталь: причастность к вечу 1068 г. не только горожан, но и сельских жителей. Данное наблюдение позволяет соответственно раскрыть и содержание слова «кыяне», за которым нередко скрывалось население Киевской волости (не одного лишь Киева). Правда, В.Л. Янин и М.Х. Алешковский думают иначе: «Новгородцами, киевлянами, смолнянами и т. д. в XI—XIII вв. всегда называли только самих горожан, а не жителей всей земли...»26. Мы полагаем, что ближе к истине А.Е. Пресняков, который указывал, что под «кыянами» необходимо «разуметь часто не жителей только Киева, а Киевской земли»27. Мнение А.Е. Преснякова находит должную опору в источниках28.

Столь широкое значение терминов «людье кыевстии», «кыяне» свидетельствует о заметных результатах процесса становления Киевской волости в качестве города-государства, отчего становится понятной тревога киевлян за судьбу всей земли.

Историческое развитие Киевской земли шло в русле общерусской истории. Примерно к середине XI в. обращена знаменитая реплика летописца: «Новгоррдци бо изначала и Смолняне и Кыяне и Полочане и вся власти яко на думу на веча сходятся. На что же старешии сдумають, на томь же пригороди стануть»29.

Киевское вече, являвшееся народным собранием, мы только что видели в действии. На нем вечники без князя обсуждают сложившуюся обстановку, изгоняют одного правителя и возводят на княжеский стол другого, договариваются о продолжении борьбы с врагом, правят посольства. В событиях 1068—1069 гг. вече вырисовывается как верховный орган народоправства, возвышающийся над княжеской властью. Вот почему киевскую государственность той поры нельзя характеризовать в качестве монархической. Перед нами государственное образование, строящееся на республиканской основе.

Что касается системы «старший город — пригороды», то первые ее проявления мы замечаем в начале XI в. Летописец сообщает: «Болеслав же вниде в Киев с Святополком. И рече Болеслав: "Разведете дружину мою по городом на покоръм", и бысть тако»30. Здесь, судя по всему, упоминаются пригороды Киева. Захват главного города означал распространение власти и на пригороды. Из Киева Святополк отдал распоряжение: «"Елико ляхов по городам, избивайте я". И избиша ляхы»31.

В летописном рассказе о событиях 1068—1069 гг. есть еще одна любопытная деталь, ярко характеризующая городскую общину. Изгнав Изяслава, киевляне «двор же княжь, разграбиша, бесщисленое множьство злата и сребра, кунами и белью»32. Такого рода явления мы встречаем и в других землях33.

Нет оснований квалифицировать эти грабежи как акты исключительно классовой борьбы. В древних обществах «совокупный прибавочный продукт, отчуждающийся в самых различных формах в пользу вождей и предводителей, рассматривается не только как компенсация за отправление общественна полезной функции управления, но и как своего рода общественный фонд, расходование которого должно производиться в интересах всего коллектива»34.

В свете этих данных становится понятным внутренний смысл киевского 1068 г. и других грабежей. Князья на Руси существовали в значительной степени за счет кормлений — своеобразной платы свободного населения за отправление ими общественных служб, происхождение которой теряется в далекой древности35. Все это способствовало выработке взгляда на княжеское добро как на общественное отчасти достояние, чем и мотивировано требование, предъявленное князю киевлянами: дать и оружие и коней. Князья в Киевской Руси должны были снабжать народное ополчение конями и оружием36.

Итак, под 1068—1069 гг. летописец разворачивает выразительную картину деятельности киевской волостной общины37.

Летописные сообщения конца XI в. — добавочные штрихи к этой картине. Становление киевской общины осуществлялось на путях утверждения демократизма социально-политических отношений. Недаром князья апеллируют к мнению общины даже в вопросах внутрикняжеского быта. В 1096 г. «Святополк: и Володимер посласта к Олгови, глаголюща сице: "Поиде Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли пред людьми градьскыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых"»38.Олег, «послушав злых советник», надменно отвечал: «Несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом». Последняя фраза говорит о многом. Во-первых, она намекает, что за «людьми градскими» скрывались демократические элементы, почему Олег и уподобил их смердам. Во-вторых, из нее следует, что князь приглашался в Киев не только для выработки совместных действий против «поганых», но и для разрешения межкняжеских споров, где «людям градским» наряду с епископами, игуменами и боярами предназначалось быть посредниками39. Олег не откликнулся на зов братьев. И эта реакция князя, по летописцу, являлась отклонением от нормы, ибо он «въсприим смысл буй и словеса величава»40.

Год спустя в Киеве застаем «людей» в положении консультирующих князя. Тогда в Киеве назревали трагические события. По навету Давыда был схвачен Василько Теребовльский. Начался пролог к кровавой драме, кульминацией которой стало ослепление ни в чем не повинного князя. Святополк, замешанный в неприглядной истории с Васильком, почувствовав то ли угрызения совести, то ли страх за содеянное, «созва боляр и кыян, и поведа им, еже бе ему поведал Давыд, яко "брата ти убил, а на тя свечался с Володимером, и хощет тя убити и грады твоя заяти". И реша боляре и людье: "Тобе, княже, достоить блюсти головы своее. Да аще есть право молвил Давыд, да приметь Василко казнь; аще ли неправо глагола Давыд, да прииметь месть от бога и отвечаеть пред богом"»41. Очевидно, что «кыяне» тут — людье, городская масса42. В дальнейшем те же «кыяне» переходят к активным действиям, указывающим на широкие полномочия киевской общины. Когда князья Владимир Мономах, Олег и Давыд Ольговичи собрали «воев» и выступили против Святополка, чтобы покарать его за причастность к ослеплению Василька, он «хоте побегнути ис Киева, и не даша ему кыяне побегнути, но послаша Всеволожюю и митролита Николу к Володимеру...»43. Посланцы поведали Владимиру «молбу кыян, яко творити мир, и блюсти земле Русьские; и брань имети с погаными»44. Благодаря инициативе «кыян» начавшийся было конфликт разрешился миром. М.С. Грушевский, комментируя приведенные летописные известия, отмечал: «Ходатайство общины было уважено, и союзники обещали окончить дело мирно. Весьма характерна в этом рассказе подробность, что князья вели переговоры с общиною помимо ее князя, которого община заслоняет при этом»45.

Сколь свободно поступали «кыяне» в обращении с князьями свидетельствует эпизод, помещенный в Повести временных лет под 1093 г., когда Святополк, Владимир и Ростислав пошли на половцев, разорявших русские земли. Дойдя до Стугны, князья заколебались, переправляться ли через реку или же стать на берегу, угрожая кочевникам. И киевляне настояли на том, от чего тщетно отговаривали Владимир Мономах и лучшие мужи: перевозиться через Стугну. Летописец сообщает: «Святополк же и Володимер и Ростислав созваша дружину свою на совет, хотяче поступить черес реку, и пачаша думати. И глаголаше Володимер, яко, "Сде стояче черес реку, в грозе сей, створим мир с ними". И пристояху совету сему смыслении мужи, Янь и прочии. Кияне же не всхотеша совета сего, но рекша: "Хочем ся бити; поступим на ону сторону реки". И взълюбиша съвет сь, и преидоша Стугну реку». Кто такие «кияне», выясняется из последующего повествования о том, как половцы «налегоша первое на Святополка, и взломиша полк его. Святополк же стояше крепко, и побегоша людье, не стерпяче ратных противленья и послеже побежа Святополк»46. Бежавшие с поля боя «людье» — это народные ополченцы из киевского войска, приведенные Святополком. Они и есть «кияне», отвергнувшие совет Мономаха и «смыслених мужей»47.

Ополчение городской общины, включавшее в себя и сельский люд, живший в волости, — основная военная сила Киева во внешних столкновениях на протяжении XI столетия. Еще в 1031 г. «Ярослав и Мстислав собраста вои многъ, идоста на Ляхы»48. Битву с печенегами в 1036 г. Ярослав выиграл с помощью «кыян» и «новгородцев»49. «Вои многы» шли в последний поход Руси на Царьград, состоявшийся в 1043 г.50 В 1060 г. «Изяслав, и Святослав, и Всеволод, и Всеслав совокупиша вои бещислены, и поидоша на коних и в лодьях, бещислено множьство, на торкы»51.

«Простая чадь» Киева не оставалась пассивной и в межкняжеских войнах. Так, в 1067 г. «заратися Всеслав, сын Брячиславль, Полочьске и зая Новъгород. Ярославиче же трие — Изяслав, Святослав, Всеволод, — совокупивше вои, идоша на Всеслава»52. Князь Изяслав, помогая брату своему Всеволоду, теснимому племянниками, «повеле сбирати вои от мала до велика»53. Изяслав сложил голову за Всеволода. Смерть настигла князя, «стоящего в пешцих»54, — яркий штрих, подтверждающий большую значимость ополченцев в битве на Нежатиной Ниве. В распрях Владимира Мономаха и его сыновей с Олегом Святославичем «вой» действуют с той и другой стороны как основная опора враждующих князей55. Наличие многих «воев» укрепляло в князьях уверенность в победе. Так, в 1097 г. Святополк Изяславич намеревался захватить «волости» Володаря и Василько, «надеяся на множество вои»56.

Характерные черты киевской волостной общины проступают в событиях 1113 г., последовавших за смертью князя Святополка. Ученые располагают двумя версиями изложения этих событий в древних источниках. Согласно Ипатьевской летописи, после кончины Святополка «свет створиша Кияне, послаша к Володимеру, глаголюще, поиди княже на стол отен и деден; се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по брате. Кияне же разъграбиша двор Путятин тысячького, идоша на Жиды и разграбиша я, и послашася паки Кияне к Володимеру, глаголюще поиди, княже, Киеву, аще ли не поидеши, то веси яко много зло уздвигнеться, то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и Жидье грабити и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры, и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разъграбять. Се же слышав Володимер, поиде в Киев»57. В Сказании о Борисе и Глебе вокняжение Владимира Мономаха в Киеве изображается несколько иначе: «Святополку преставившюся... и многу мятежю и крамоле бывъши в людьях и мълве не мале. И тогда съвъкупивъшеся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии и моляху Володимера, да въшьд уставить крамолу сущюю в людьх. И въшьд утоли мятежь и гълку в людях»58.

Истолкование учеными событий 1113 г. в Киеве зависело от того, какому источнику они придавали решающее значение. Так, С.М. Соловьев и М.С. Грушевский, опиравшиеся на Ипатьевскую летопись, говорили о вечевом избрании Владимира Мономаха на княжеский стол всеми киевлянами59. М.Д. Приселков, отдавший предпочтение Сказанию о Борисе и Глебе, писал: «Не было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку низов ("людей") расправиться с правящими, так сказать княжескими, верхами, и не исходило ли приглашение Владимира на стол именно из кругов "болших и нарочитых мужей" и монастырей, а не ото всех Киян, как изображает летопись»60.

Эта точка зрения была принята советскими историками. М.Н. Покровский, именовавший волнения 1113 г. революцией, полагал, что инициатива приглашения Владимира Мономаха в Киев, шла сверху61. Большинство современных исследователей Киевской Руси считают Мономаха ставленником знатных и богатых. К числу их относятся Б.Д. Греков, В.В. Мавродин, И.И. Смирнов, Б.А. Рыбаков, П.П. Толочко и др.62 Промежуточную позицию занял Л.В. Черепнин. Он писал: «Очевидно, решение о призвании Мономаха в Киев было принято представителями господствующего класса (местного боярства и верхов городского населения), но оформлено в виде вечевого постановления»63.

Мысль о появлении Владимира Мономаха в Киеве по воле боярства оказалась для некоторых исследователей настолько привлекательной, что для подкрепления ее они приводили подробности, отсутствующие в источниках. По словам Б.Д. Грекова, «Киев не был вотчиной Мономаха. Владимира выбрало вече, собравшееся на этот раз не на площади, где господствовал восставший народ, а в храме св. Софии, вместившем в себя боявшуюся народного гнева "степенную" публику»64. В другой работе Б.Д. Греков о вече вовсе не упоминает, сводя все к собранию верхов в Софийском соборе: «Напуганная (восстанием. — Авт.) феодальная знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в храме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение Владимира»65. В первом случае автор, рассуждая о собрании «степенной публики» в храме Софии, ссылается на «Историю Российскую» В.Н. Татищева, а во втором уже без всяких ссылок заявляет о нем как о бесспорном факте. Но в «Истории» В.Н. Татищева нет сведений о собрании бояр и верхушки посада в киевской Софии. В обеих редакциях его «Истории» сообщается о том, что киевляне пришли «к церкви святой Софии», сошлись «у святыя Софии». Текст первой редакции: «По смерти Святополка кияне, сошедшеся на вече у святыя Софии, избраша вси на великое княжение Владимира Всеволодовича»66. Во второй редакции сказано: «По смерти его (Святополка. — Авт.) киевляне, сошедшись к церкви святой Софии, учинили совет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодовича»67. В.Н. Татищев пишет именно о «всеобсчем избрании» Владимира на княжение киевское68.

Б.Д. Греков не только прошел мимо этого красноречивого указания историка, но и приписал ему известие о собрании знати в храме Софии, тогда как у него речь идет о сходке киевлян возле церкви.

Надо заметить, что М.Н. Тихомиров в свое время выразил серьезные сомнения насчет правомерности утверждения Б.Д. Грекова о собрании феодальной знати и торгово-ремесленной верхушки Киева в храме Софии. «Источники, — подчеркивал М.Н. Тихомиров, — об этом ничего не говорят»69.

С.Л. Пештич указывал на то, что известие В.Н. Татищева о месте избрания Владимира Мономаха киевским князем было усилено Б.Д. Грековым, который, не довольствуясь татищевским сообщением о собрании киевлян у церкви Софии, перенес это собрание внутрь храма70. На неточность передачи Б.Д. Грековым «татищевского известия» обращал внимание И.И. Смирнов71.

Несмотря на все эти замечания, Б.А. Рыбаков повторил ту же неточность, придав ей еще более законченный концептуальный характер: «17 апреля 1113 г. Киев разделился надвое. Киевская знать, те, кого летописец обычно называл "смысленными", собралась в Софийском соборе для решения вопроса о новом князе. Выбор был широк, князей было много, но боярство совершенно разумно остановилось на кандидатуре переяславского князя Владимира Мономаха. В то время, пока боярство внутри собора выбирало великого князя, за его стенами уже бушевало народное восстание»72. Б.А. Рыбаков называет Владимира Мономаха боярским князем73.

Построенная на неточной передаче известий В.Н. Татищева о событиях в Киеве 1113 г. концепция Б.Д. Грекова — Б.А. Рыбакова уводит в сторону от понимания подлинной сути произошедшего в поднепровской столице. Вот почему есть необходимость еще раз вернуться к источникам и внимательно разобраться в них.

Описание случившегося весной 1113 г. в Киеве сохранилось, как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи, а также в Сказании о князьях Борисе и Глебе. В качестве дополнения к ним служат татищевские сведения, извлеченные автором «Истории Российской» из недошедших до нас письменных памятников и могущие, следовательно, быть использованы «как источник для изучения политических событий в Киеве в момент вокняжения Владимира Мономаха»74. Возникает вопрос, ко всем ли названным источникам должно относиться с одинаковым доверием?

И.И. Смирнов вслед за М.Д. Приселковым выделял Сказание о Борисе и Глебе, полагая, что оно является более достоверным, чем соответствующий рассказ Ипатьевской летописи. Ценными для воссоздания киевских событий 1113 г. он считал и татищевские известия75. Что касается Ипатьевской летописи, то ее повествование казалось И.И. Смирнову апологетическим по отношению к Мономаху, поскольку текст Ипатьевской летописи в интересующей нас записи «восходит к третьей редакции Повести временных лет, наиболее промономаховской по своей тенденции». Отсюда И.И. Смирнов сделал вывод: картина всенародного избрания и признания Владимира Мономаха, нарисованная Ипатьевской летописью, «далека от объективного изображения событий»76.

Аналогично рассуждает и Л.В. Черепнин: «Гораздо дальше (по сравнению со Сказанием о Борисе и Глебе. — Авт.) от реальной действительности отстоит сообщение Ипатьевской летописи. В нем ощущается тенденция представить Владимира Мономаха выразителем народных интересов»77. Однако полностью отрешиться от Ипатьевской летописи историк не решился и вынужден был признать, что, «несмотря на идеализацию Мономаха и неверную оценку его роли в событиях классовой борьбы, происходивших в Киеве в 1113 г., само описание народного восстания дано в Ипатьевской летописи более ярко и конкретно, чем в Сказании о Борисе и Глебе»78.

И.И. Смирнов, скептически воспринимавший рассказ Ипатьевской летописи под 1113 г., не выработал представления, которое отличалось бы от этого рассказа во всех наиболее существенных моментах. В итоге у него получилась чересчур усложненная и страдающая внутренними противоречиями интерпретация событий, связанных с вокняжением Мономаха в Киеве. В самом деле, изображая Владимира Мономаха ставленником феодальной знати, И.И. Смирнов в то же время отмечает «вечевой характер избрания его кандидатуры на киевской стол». При этом он дает следующее пояснение: «То, что "именитым мужам" для решения вопроса о кандидатуре Мономаха на киевский стол понадобилось прибегнуть к созыву веча, свидетельствовало о том, что занятие киевского стола Мономахом в легитимном, законном порядке, как преемника Святополка, было исключено. Иными словами, это означало, что кандидатура Мономаха была выдвинута на вече в противовес другой, законной кандидатуре преемника Святополка на киевский стол»79. Значит, к избранию Владимира Мономаха на киевское княжение было причастно и вече, без которого «именитые мужи» не могли осуществить свой замысел. Но коль это так, то как быть с идеей о Мономахе — ставленнике боярства?

И.И. Смирнов находит выход из трудного положения с помощью обращения к татищевской «Истории», где говорится, что «кияне», обеспокоенные беспорядками и насилиями, начавшимися в Киеве после отказа Владимира занять киевский стол, «послаша паки» к нему с просьбой приехать и «сотворить покой граду»80. Подметив отсутствие в данном рассказе упоминания о вече, И.И. Смирнов из этого заключил, будто «обсуждение вопроса о положении, создавшемся в Киеве, и как следствие этого о кандидатуре Мономаха проводилось в иных формах и, вероятнее всего, носило секретный характер. Такая форма обсуждения вполне отвечала составу его участников. Совершенно очевидно, что "кияне", собравшиеся (в боярских, ли хоромах или игуменской келье) в обстановке восстания, для того, чтобы вторично обсудить вопрос о кандидатуре Мономаха, и мотивировавшие свое решение снова послать Мономаху приглашение занять киевский столь ссылкой на то, что "без князя" может быть еще "большее зло", — это и есть те "большие и нарочитые мужи", о которых говорит Сказание о Борисе и Глебе, объединившиеся под угрозой восстания народных масс на кандидатуре Мономаха»81.

Последнее предположение И.И. Смирнова согласуется с изложением событий 1113 г. «Историей Российской» второй редакции, где читаем о «вельможах киевских», пославших вторично приглашение Владимиру Мономаху занять княжеский стол82. Правда, «вельможи» Татищева действуют не тайно, собравшись, по догадке И.И. Смирнова, то ли в боярских хоромах, то ли в игуменской келье, а с ведома народа, который они едва уговорили83. Само собой разумеется, что уговаривать народ можно было только на вече. О приезде Мономаха в Киев знали все. Поэтому еще «за градом» его встречал «народ многочисленный»84. Массовую встречу изображает и первая редакция татищевской «Истории»: «И егда приближися (Владимир Мономах. — Авт.) к Киеву в неделю, устретиша его первее народ весь, потом бояре, и за градом митрополит Никифор со епископы, и клирики, и со всеми киянами с честию велик), и проводиша его в дом княж»85. Подобный характер встречи Мономаха исключает предположение о том, что князь являлся ставленником горстки знатных и зажиточных людей.

Помимо указания на всенародный прием Владимира Мономаха «матерью градов русских», последнее известие В.Н. Татищева имеет и другую информационную ценность, позволяющую проникнуть в смысл термина «кияне». Этот термин, как явствует из татищевского текста, обозначал демократические слои населения Киева, бояр, духовенство, т. е. горожан всех положений и рангов. Вот почему «киян», пославших «паки ко Владимиру» нельзя отождествлять с «большими и нарочитыми мужами». Но даже если они и были таковыми, то все равно их инициативу повторного приглашения Мономаха нет оснований рассматривать как узкосословную, ибо ранее на вече вопрос о его призвании был решен положительно, а поскольку вечевое решение состоялось, отпадала необходимость вторичного созыва веча, чем, вероятно, и объясняется отсутствие упоминания о нем у Татищева, но отнюдь не тем, что обсуждение сложившейся в Киеве ситуации велось секретно в узком кругу «феодальной знати», как полагает И.И. Смирнов. Надо сказать, что И.И. Смирнов пользовался сведениями, содержащимися в «Истории Российской» В.Н. Татищева, выборочно, а не в комплексе, что делает построения ученого, по крайней мере, проблематичными.

Не вполне удовлетворителен и его подход к Ипатьевской летописи как источнику, содержащему сведения о волнениях в Киеве 1113 г. Рассказ ее он заподозрил в искаженной передаче событий, объяснив это тем, что он восходит к третьей редакции Повести временных лет, якобы выполненной с наибольшей идеализацией Мономаха86. Допустим, что так оно и было. Но, признав этот факт, необходимо поставить вопрос, для чего столь промономаховски настроенный летописец счел необходимым представить избрание Мономаха как всенародное. Конечно, не для того, чтобы показать необычность и нетипичность этого избрания и тем самым посеять сомнение у читателей относительно прав князя занять киевский стол. Логичнее предположить, что он это делал, желая подчеркнуть принятый в ту пору на Руси порядок замещения княжений. И если он приукрашивал обстоятельства прихода Мономаха к власти в Киеве, то стремясь подделаться под привычный стиль отношений народного веча с князем. Но мы все-таки думаем, что сведения, заключенные в Ипатьевской летописи, объективно отражают события 1113 г. в Киеве.

Текст Ипатьевской летописи, Сказание о Борисе и Глебе, татищевские известия в принципе сходны; они лишь дополняют друг друга. Чтобы убедиться в том, сопоставим их данные.

Согласно Ипатьевской летописи, «кияне», собравшись для совета, т. е. сойдясь на вече, «послаша к Володимеру, глаголюще поиди, княже, на стол отен и деден»87. На вечевую деятельность намекает и Сказание о Борисе и Глебе, сообщая о «молве не мале», бывшей среди людей88. В «Истории Российской» также упоминается вече89.

Далее Ипатьевская летопись извещает о «грабеже» дворов тысяцкого Путяты и сотских, а также еврейских домов, который последовал за отказом Владимира Мономаха приехать в Киев90. Сказание об этом говорит в самых общих фразах, глухо: «и многу мятежю и крамоле бывъше в людех»91. В.Н. Татищев не только повествует о «грабеже», но и поясняет его причину. Оказывается, Путята держал сторону Святославичей, тогда как масса «киян» выступала за Владимира92.

Этот «грабеж» киевского тысяцкого и сотских живо напоминает сцены из жизни Новгорода, где участники вечевых собраний карали подобным образом новгородских бояр, поддерживавших князей, неугодных массе новгородцев93. Но помимо политического содержания, «грабеж» 1113 г. в Киеве нес на себе еще печать вдохновляемого обычным правом перераспределения частных богатств на коллективной основе, возвращения их в лоно общины, практиковавшегося эпизодически, от случая к случаю в обществах с незавершенным процессом классообразования. Сигналом для этих акций служили нередко изгнание или смерть князя, вызвавшего недовольство у народа своим правлением. Именно таковым и было княжение Святополка, который разными «неправдами» привел в негодование «киян». Горожане, несомненно, сперва подвергли бы грабежу княжеский двор, если бы княгиня, вдова усопшего князя, не предупредила этого, раздав щедрой рукой святополковы богатства: «Много раздили богатьсть во монастырем и попом и убогым, яко дивитися всем людем»94. Отсюда понятно, почему «кияне» начали «грабеж» не с княжеского двора, а с имущества близко стоявшего к Святополку тысяцкого Путяты и связанных с ним сотских. Но «грабеж», как мы знаем, вскоре перекинулся на евреев-ростовщиков, что придает действиям «киян» окраску социальной борьбы, направленной против закабаления, возникающего в условиях формирующегося классового общества95. Следовательно, киевскому «грабежу» 1113 г. нельзя дать однозначную оценку. Перед нами сложное явление, сочетающее различные социальные тенденции, что обусловливалось сложностью древнерусского общества, переживавшего переходный период от доклассового строя к классовому. Вернемся, однако, к сопоставлению наших источников.

Рассказав о «грабеже», летописец затем сообщает о том, что «кияне» снова отправили к Мономаху своих посланцев, тогда как Сказание о Борисе и Глебе упоминает только об одной делегации «киян» к Владимиру Мономаху. И.И. Смирнов считает, что это упоминание следует отнести ко второй поездке киевлян, засвидетельствованной Ипатьевской летописью96. Возможно, он прав, хотя быть уверенным тут, разумеется, нельзя. Но важнее отметить другое: конкретизацию в Сказании состава делегатов сравнительно с Ипатьевской летописью. Если летопись говорит о «киянах» вообще, то Сказание о Борисе и Глебе выражается более определенно: «И тъгда съвъкупивъшеся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии...»97 Слово «причьтъ» (причетъ) здесь фигурирует в значении собрание, собор98. Смысл происшествия становится ясен: с собрания всех людей, т. е. с веча, «большии и нарочитии мужи» отправились к Мономаху, уполномоченные на то «причьтъм всех людий», или вечевой сходкой. Именно так ориентирует нас и В.Н. Татищев. Из первой редакции его «Истории» узнаем, как «кияне» после вечевого решения об избрании Владимира Мономаха на великое княжение, «избравше мужии знаменита», послали их за князем99. Во второй редакции изображена та же ситуация: «Киевляне по всеобсчем избрании на великое княжение Владимира немедля послали к нему знатнейших людей просить, чтоб, пришед, приял престол отца и деда своего»100. Так татищевские известия вместе со Сказанием о Борисе и Глебе дополняют рассказ Ипатьевской летописи о событиях в Киеве 1113 г.101 Сведения, извлеченные из этих трех памятников, ставят все на свои места. Оказывается, что «кияне» (социально-нерасчлененная масса жителей Киева и прилегающей к нему области), собравшись на вече, называют Владимира Мономаха своим князем. В посольство к нему вечевая община направила депутацию, составленную из «больших» и «нарочитых» мужей — боярства. В этом нет причин видеть политическую неполноценность или бесправие рядовой массы населения Киева. Такая посольская практика существовала еще в родоплеменном обществе102. Она продолжалась, как увидим, и после изучаемых нами событий, в частности в самом Киеве. Сейчас же следует подчеркнуть активность киевской городской общины в одном из главнейших внутриполитических вопросов волости — замещении княжеского стола. Мономах становится киевским князем по воле народного веча, а не по изволению местной знати, как уверяют нас некоторые исследователи. Киевская община избирает князя, подобно тому, как избирали князей общины других стольных городов. Однако выборность князей в Киеве стала утверждаться несколько ранее, чем, скажем, в Новгороде или Смоленске, зависевших от днепровской столицы и потому вынужденных принимать правителей присылаемых оттуда. И лишь по мере освобождения от власти Киева в этих городах набирал силу принцип выборности князей. В ином, более благоприятном положении был Полоцк, рано обособившийся от Киева. Поэтому формирование в Полоцкой области волостной системы с ее городами-государствами несколько опережало аналогичный процесс в других землях, исключая, естественно, Киевщину103.

Установление выборности князей в Киеве, являвшейся но сути дела выражением принципа вольности «киян» в князьях, не могло не оказывать известного стимулирующего влияния на выработку того же порядка избрания властителей в других волостных центрах. Конечно, степень этого внешнего влияния нельзя преувеличивать, ибо социально-политические институты в Новгороде складывались в результате внутреннего общественного развития. Но и пренебрегать им исследователь не имеет права. Ведь борьба подвластных Киеву городов за независимость неизбежно порождала дух соперничества, который вызывал у местных общин стремление завести у себя такие же порядки, какими славилась киевская община, тем самым встать вровень с ней.

Оценивая политическую обстановку в Киеве в момент смерти Святополка, И.И. Смирнов характеризовал ее как необычную и исключительную, что проявилось «уже в факте избрания Мономаха "на великое княжение" вечем — случай беспрецедентный для Киева, если не считать провозглашения восставшими киевлянами в 1068 г. киевским князем Всеслава Полоцкого»104.

Избрание князей есть результат единого для Руси XI—XII вв. процесса формирования волостей-земель (городов-государств), верховным органом власти которых было народное собрание (вече), в чьем ведении, помимо прочего, находилось замещение княжеских столов. В Киеве еще в 1068 г. эта функция веча проявилась осязаемо: киевляне изгнали князя Изяслава, избрав вместо него Всеслава Полоцкого105. Вечевая деятельность «киян» 1068—1069 гг. — показатель определенной зрелости киевской городской общины и местного волостного союза в целом.

На фоне событий 1113 г. киевская община выступает как самодовлеющая организация, обладающая суверенитетом, способная определить, кому княжить в Киеве, вопреки счетам Рюриковичей о старшинстве106.

Можно полагать, что к началу XII в. становление города-государства в Киевской земле состоялось. Дальнейшая ее история укрепляет наш вывод.

По смерти Владимира Мономаха в 1125 г. киевским князем стал его сын Мстислав. Ипатьевская и Лаврентьевская летописи говорят о вокняжении Мстислава Владимировича в выражениях, из которых неясно, кем он был посажен на стол107. Новгородская Первая летопись содержит более внятное известие: «Преставися Володимир великыи Кыеве, сын Всеволожь; а сына его Мьстислава посадиша на столе отци»108.Слово «посадиша» свидетельствует о вечевом избрании Мстислава киевским князем. Этот факт приобретает особую значимость, если учесть, что в лице Владимира Мономаха и Мстислава мы имеем дело с правителями, наделенными сильным характером, властностью и крутым нравом109. Несмотря на эти качества названных князей, «кияне» сохраняют за собой роль высшей, так сказать, инстанции в решении вопроса о княжении в Киеве.

Еще более конституированной и жизнедеятельной предстает перед нами волостная община Киева в исполненных драматизма событиях 1146—1147 гг. Суверенность, самостоятельность общины проявляется прежде всего в вечевой активности.

В 1146 г. киевский князь Всеволод Ольгович, возвращавшийся из военного похода, «разболеся велми». Больной князь остановился под Вышгородом, куда и призвал «киян», чтобы условиться с ними насчет своего преемника. Можно думать, что «кияне», которых пригласил к себе умирающий князь, были выборными людьми, посланцами киевского веча110. Их согласие принять Игоря надлежало еще одобрить на вече в самом Киеве. Поэтому они вместе с новым «претендентом» на великое княжение отправляются в Киев, где под Угорским созывают всех киевлян, которые и «целоваша к нему (Игорю. — Авт.) крест, рекуче: "Ты нам князь"»111.

После смерти Всеволода состоялось новое вече. Преемник Всеволода Игорь «созва Кияне вси на гору на Ярославль двор, и целоваша к нему хрест»112. Затем летописец сообщает, что «вси кияне» опять «скупишася» у Туровой божницы.

Не будем выяснять причины этого повторного созыва веча113. Для нас сейчас важнее установить социальный состав вечников. Что подразумевает летописец под термином «вси кияне»? Ключ к ответу находим в описании веча у Туровой божницы, а точнее в сообщении, что князь Святослав, «урядившись» со всеми киевлянами и «пойма лутшии мужи», отправился к Игорю, ожидавшему его неподалеку. Отсюда ясно: приводившиеся к присяге Игорем «лучшие мужи» — лишь часть людей, бывших на вече у Туровой божницы. Следовательно, в устах летописца «вси кияне» обозначают массу горожан, достаточно пеструю по социальному составу. Аналогичный смысл в слова «вси кияне» летописец вкладывал и тогда, когда говорил о вече под Угорским и на дворе Ярославле114.

Таким образом, вечевые собрания под Угорским, на Ярославле дворе и у Туровой божницы — это народные собрания, обсуждающие и решающие коренные проблемы социально-политической жизни киевской волости.

Аналогичен социальный состав и вечевых собраний, происходивших позже, в княжение Изяслава. Однажды, в 1147 г., Изяслав «созва бояры и дружину всю и Кыяны», чтобы увлечь киевскую тысячу в поход к Суздалю на Юрия Долгорукого. «Кияне» не поддались уговорам115. Летописный слог и в данном случае избавляет от гаданий по поводу содержания понятия «кияне». Бояре и дружинники в данном случае отпадают, поскольку летописец о них говорит особо. Остается масса горожан, придающая вечу характер всенародного совещания.

В том же году Изяслав вновь обратился к киевскому вечу, у которого просил «воев», чтобы выступить против Давыдовичей и Святослава Всеволодовича. По свидетельству Лаврентьевской летописи, на вече «придоша кыян много множство народа и седоша у святое Софьи слышати»116. Ипатьевская летопись сообщает: «Кияном же всим съшедшимся от мала и до велика к святей Софьи на двор, въставшем же им в вечи»117. Обе летописи — и Лаврентьевская и Ипатьевская — изображают массовую сходку «киян», созванных по просьбе князя Изяслава. Это один из самых ярких примеров, иллюстрирующих народный склад киевского веча.

Сообщение о вече 1147 г. замечательно еще тем, что воспроизводит порядок ведения вечевых собраний. Перед нами отнюдь не хаотическая толпа, кричащая на разный лад, а вполне упорядоченное совещание, проходящее с соблюдением правил, выработанных вечевой практикой. Сошедшиеся к Софии киевляне рассаживаются степенно, ожидая начала веча118. Заседанием руководит князь, митрополит и тысяцкий: Послы, словно по этикету, приветствуют по очереди митрополита, тысяцкого, «киян». И только потом киевляне говорят им: «Молвита, с чим князь прислал». Все эти детали убеждают в наличии в Киеве XII в. более или менее сложившихся приемов ведения веча. Не случайно М.Н. Тихомиров счел вполне вероятным существование уже в эту пору протокольных записей вечевых решений119.

Центральное место, которое занимало вече в социально-политическом механизме Киевской волости в середине XII в., определяется не только его социальным составом, но и тем кругом вопросов, который оно решало. В компетенции веча находились вопросы, касающиеся войны и мира, избрания князей. Более того, эта компетенция распространяется даже на назначение судебно-административных «чинов». Вече активно выражает недовольство деятельностью княжеских тиунов. «Ратша ны погуби Киев, а Тудор — Вышегород», — говорят киевляне. Ответ князя весьма знаменателен: «А се вы и тивун, а по вашей воли!»120.

Эту необычайно красноречивую формулу князь распространяет и на все другие сферы социально-политического бытия. Он целует киевлянам крест «на всей (киевлян. — Авт.) воли»121. Данная формула станет особенно ходкой в Новгороде Великом. Очень важно подчеркнуть, что ее применяли в Южной Руси раньше, чем в Новгороде. Она — несомненное свидетельство больших полномочий киевской общины.

Необходимо отметить стиль обращения князей к участникам вечевых собраний в Киеве, которых они именуют словом «братие», «братья»122. В межкняжеском общении оно подчеркивало уважение и равенство сторон. В том же почтительном значении термин «братие» употребляется и по отношению к «киянам», собравшимся на вече. Аналогичное словоупотребление имело место на вечевых собраниях других волостных городов123.

Нельзя упускать из виду и другую важную подробность событий 1146—1147 гг.: киевляне «устремишася на Ратьшин двор грабить и на мечникы»124. Грабежу подвергается имущество зарвавшихся княжеских чиновников. С такого рода грабежами мы уже встречались и встретимся неоднократно; их социальная природа нам известна.

События 1146—1147 гг. свидетельствуют о том, что процесс развития киевской волостной общины достиг высокой точки. Городская община приобрела все признаки, характерные для произошедшего становления города-государства. Эти признаки, и прежде всего самый яркий — суверенность общины, проявляются и в дальнейшем.

Городская община Киева — доминанта в социально-политической жизни. Так, в Ипатьевской летописи сохранились примечательные описания под 1150 г. Князь Юрий Долгорукий перед лицом наступавшего Изяслава Мстиславича, «не утерпя быти в Киеве», спешно бросил город. Но Изяслава опередил Вячеслав, который «вшел в Киев» и обосновался на «Ярославли дворе». Тем временем приехал Изяслав, и киевляне «изидоша навстречу князю многое множьство и рекоша Изяславу: "Гюрги вышел из Киева, а Вячеслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем"»125. Изяслав через своих посланцев просил Вячеслава перебраться в Вышгород. Тот заупрямился: «Аче ти мя убити, сыну, на сем месте, а убии, а я не еду»126. Изяслав Мстиславич, «поклонивъся святой Софьи», въехал на Ярославль двор «всим своим полком, и Киян с ним приде множество». Киевляне, которые, видимо, были вооружены, стали проявлять раздражение по отношению к Вячеславу. Видя это, Вячеслав счел за лучшее удалиться127. Городская община и на этот раз определяет, какому князю княжить в городе. Вот почему князья стремились задобрить городскую общину. Уже не раз упоминавшийся Изяслав, прогнав Юрия Долгорукого из Киева, устроил в честь победы над соперником обед, на который были приглашены горожане в большом количестве128. С «киянами» встречаемся на пиру у князя Вячеслава129. Они же пируют и у Святослава Всеволодовича130.

После смерти Изяслава киевляне передали стол его брату Ростиславу. «И посадиша в Киеве Ростислава кияне, рекуче ему: "яко же и брат твои Изяслав честил Вячеслава, такоже и ты чести. А до твоего живота Киев твой"»131. Уже В.И. Сергеевич справедливо увидел в этих словах киевлян полное осознание того, что им принадлежит право избирать князей. «Ростислав не может назначить себе наследника, кроме конечно, случая соглашения с киевлянами. Если такого соглашения не последует, они изберут по смерти его кого захотят», — писал ученый132.

То, что избрание князей было делом обычным и прочно укоренилось в сознании людей того времени свидетельствует и процедура ряда, который должен был заключаться между князем и городской общиной. Подробно эта процедура описана при освещении событий 1146—1147 гг. Есть в летописи и другие примеры. Когда в 1169 г. после смерти Ростислава киевляне пригласили на княжение Мстислава Изяславича, прибывший князь «възма ряд с братьею, и с дружиною, и с кияны»133. Вскоре, однако, он вынужден был уйти из Киева. По возвращении в 1172 г. на киевский стол ему пришлось вновь «взять ряд» с киевлянами134.

Не заключить ряд, не обговорить с городской общиной всех условий княжения было в те времена делом противоестественным. Замечателен в этом смысле эпизод, описанный в летописи под 1154 г. Князь Ростислав, находясь в походе против Юрия, узнал о смерти своего соправителя и дяди Вячеслава. Ростислав вернулся в Киев, роздал имущество монастырям, церквам и нищим и вновь устремился к ратным подвигам135. Он прибыл «в полкы своя» и «нача думати с Святославом Всеволодовичем и с Мстиславом со Изяславичем, с сыновцем своим, и с мужи своими», предложив им предварительно поход на Чернигов. Мужи же встретили это предложение с нескрываемой тревогой и даже «боряняхуть ему поити Чернигову». Они предостерегали Ростислава: «...бог поял строя твоего Вячеслава, а ты ся еси еще с людми Киеве не утвердил, а поеди лепле в Киев, же с людми утвердися...»136 Ростислав не внял совету мужей и горько за это поплатился.

Как видим, в основе социально-политической организации киевской волости лежала непосредственная демократия, при которой за народными массами оставалось решающее слово. Демос мог играть такую роль, опираясь не только на налаженный вечевой механизм, но и на сильную военную организацию.

В течение XII — начала XIII вв. полки воев, именуемые в летописи «киянами», играют ведущую роль во внешних войнах. Только в битве на Калке киевлян пало более 10 тыс.137.

Киевские вои определяют исход и межкняжеских столкновений. Возвращаясь к событиям 1146—1147 гг., вспомним, что Игорь был разбит Изяславом Мстиславичем именно по той причине, что киевское войско изменило ему, перейдя под «стяг» Изяслава138. Не менее красноречив и другой эпизод, произошедший с тем же Изяславом Мстиславичем, когда он уговаривал киевлян идти с ним на Юрия и Ольговичей: «Кыяном же не хотящим, глаголющим: "Мирися, княже. Мы не идем". Он же рече, ако мир будеть, пойдете со мною, ать ми ся будет добро от силы мирити, и придоша кыяне»139. Это значит, что шансы заключить выгодно мир имел тот князь, за которым шла масса воев. В спешке покинув поле боя, «кыяне», «переяславцы» и «поршане» определили поражение Изяслава140.

Симптоматичны и дальнейшие события. Как выяснилось, Изяслав без военной помощи киевских воев не мог удержаться в городе. Но и Юрий без нее чувствовал неуверенность. Вот почему он, опасаясь «кыян» («зане имеють перевет ко Изяславу и брату его») решил подобру-поздорову убраться из Киева141. Количество этих примеров можно было бы умножить142.

Необходимо подчеркнуть, что вооруженные «кияне», составлявшие пешую и конную рать143, отнюдь не представляли неорганизованную массу. Бросается в глаза самостоятельный характер воинского контингента городской общины. Так, во время похода на Литву 1132 г. видим «киян» Не с князем Мстиславом, а идущими «по нем особе»144. Самостоятельно действует киевский полк в событиях 1146 г.: «Кияне же особно сташа в Олговы могылы многое множьство стоящим же еще полком межи собою»145. О самостоятельности городского ополчения свидетельствует и то, что народное войско нередко собиралось в поход не по княжескому повелению, а по своему усмотрению. Когда Изяслав Мстиславич приглашал «кыян» идти с ним воевать против Юрия Долгорукого, они отвечали: «Княже, ти ся на нас не гневаи, не можем на Володимире племя руки въздаяти, оня на Олговичи, хотя и с детми»146.

Решение веча о выступлении в поход было обязательным для всех. Наглядное тому доказательство — летописная запись под 1151 г. о киевлянах, которые «рекоша Вячьславу и Изяславу, и Ростиславу, ать же поидуть все (воевать с Юрием. — Авт.) како можеть и хлуд в руци взяти пакы, ли хто не поидеть, нам же и дай, ать мы сами побьемы»147.

Под углом зрения самостоятельности земских вооруженных сил необходимо рассматривать упоминаемые в летописи военные события, при описании которых князья и их «мужи» либо вовсе не принимаются во внимание, либо им отводится сугубо подсобная роль. Под 1134 г. новгородский летописец сообщает о том, что «раздьрася вся земля Руськая»148. В следующем 1135 г. «ходи Мирослав посадник из Новагорода мирить кыян с церниговцы, и приде, не успев ницто же: сильно бо възмялася вся земля Русская»149. Далее в летописи читаем о том, что князь киевский Ярополк «к собе зваше повъгородце, а церниговьскыи князь к собе; и бишася, и поможе бог Олговицю с церниговчи, и многы кыяне исеце, а другые изма руками»150. Летописец мыслит киевлян и черниговцев как самостоятельные военно-политические союзы, отстаивающие собственные интересы. И хотя тут князья все-таки фигурируют, они сдвинуты как бы на второй план, а на переднем крае стоят «кыяне» и «черниговцы».

О том, что все дело было именно в киевлянах и черниговцах, говорит соседняя летописная справка, согласно которой после посадника Мирослава тогда же в 1135 г. ходил «в Русь архиепископ Нифонт с лучьшими мужи и заста кыяны с церниговьци стояце противу собе, и множьство вои; и божиею волею съмиришася»151.

В нашем распоряжении есть и другие аналогичные факты. Так, в 1137 г. у новгородцев «не бе мира» ни с псковичами, ни с суздальцами, ни со смольнянами, ни с полочанами, ни с киевлянами152. В 1145 г. «ходиша же и из Новагорода помочье кыяном, с воеводою Неревином, и воротишася с любъвью»153. Во всех этих сценах главную роль играют массы киевлян.

Об упорядоченности воинских сил киевской городской общины свидетельствует и наличие земских военачальников. Источники сообщают нам о командирах-воеводах, не принадлежавших непосредственно к княжескому окружению. К ним надо отнести воеводу Коснячко, имя которого фигурирует в летописи под 1068 г.154 Сделать это позволяет отсутствие Коснячко среди «мужей», окружавших Изяслава в момент его «прений» с толпой «людей киевских» на княжеском дворе155. Наряду с воеводами киевское народное ополчение возглавляли тысяцкие. При этом, если должность воеводы была временной, обусловленной военной ситуацией, то должность тысяцкого — постоянной. Тысячу «держат»: «воеводство держащю кыевская тысяща Яневи»156, «воеводьство тогда держащю тысящая кыевскыя Ивану Славновичю»157, «держи ты тысячю, как ей у брата моего держал»158. Формула «держать» тысячу указывает на постоянный характер должности тысяцкого, с одной стороны, и на весьма высокий социальный статус его — с другой. Действительно, тысяцкий играл важную роль в административном управлении города-государства. Не случайно Русская Правда составлялась при непосредственном участии тысяцких как представителей городских общин159.

Одним из звеньев военной организации киевской городской общины были сотские160. Сотни — это военные единицы, которые охватывали не только город, но и сельскую местность161.Следовательно, киевская тысяча, состоявшая из сотен, — это войско, включавшее в себя и горожан и селян. Понятны тогда летописные выражения: «вся сила Киевской земли», «сила киевская»162. Не случайно и один из Суздальских бояр говорил: «Княже, Юрьи и Ярославе, не было того ни при прадедах, ни при дедах, ни при отце вашем, оже бы кто вшел ратью и сильную землю в Суздальскую, оже вышел цел, хотя бы и вся Руская земля, и Галичьская, и Киевская, и Смоленская, и Черниговская, и Новгородская и Рязаньская»163.

Есть основания считать, что к началу XII в. оформилась военно-политическая организация киевской волости, т. е. киевского города-государства.

Те же сотни-округа являлись не только военными, но и территориально-административными образованиями. Их существование в качестве структурных подразделений тысячи свидетельствует о социальной нерасторжимости города и села164. О том же говорит и кончанское устройство, чьи следы обнаруживаются в Киеве165.

По всей видимости, в киевском городе-государстве суд над людьми, жившими в сельской местности, нередко осуществлялся в главном городе. Патерик Киево-Печерского монастыря рассказывает о неких «разбойниках», которых связанными вели в город на суд и расправу166. Подобные судебные порядки вырисовываются и в Русской Правде167.

Киевский город-государство, как и другие древнерусские города-государства, состоял из главного города и зависимых от него пригородов. Надо сказать, что Киевская земля была, пожалуй, самой насыщенной городами. Общее количество городов здесь, по подсчетам А.В. Кузы, достигало 79168. Конечно, среди них было немало крепостных сооружений, имевших преимущественно военно-оборонительное значение. Вместе с тем в Киевской земле поднимались города, ставшие социальными средоточиями тех или иных ее районов и подчиненные Киеву как главному городу. Наиболее заметными из них были Туров, Белгород и Вышгород.

Туров, вероятно, оказался в составе Киевской волости в результате аннексии. Во всяком случае, первоначально на страницах летописи этот город представлял собой независимое от Киева княжение. В нем сидел какой-то Туры, «от него же и туровци прозвашася»169 Вскоре Туров наряду с другими племенными центрами был покорен полянской общиной и вошел в межплеменной союз, возглавляемый Киевом. С установлением киевского господства над Туровом здесь ликвидировали и туземных князей. Поэтому на туровском княжении встречаем Святополка — сына великого князя киевского Владимира170. Позднее, когда сложилась территория Киевской волости, Туров стал одним из пригородов днепровской столицы171. Сюда на княжение киевские князья отправляли свою «молодшую братию»172.

Наличие княжения в Турове говорит прежде всего о возросшей консолидации местных социальных сил. На это указывает и учреждение здесь епископии. М.Н. Тихомиров справедливо усматривал в данном факте относительно крупное значение Турова173.

Ярким штрихом социально-политической жизни Турова служит известие проложного жития Кирилла Туровского, согласно которому Кирилл «умоленьем князя и людей того града возведен был на стол епископьи»174. Перед нами вечевое избрание епископа175. Оно является подтверждением большой политической мобильности туровской общины. Понятно, почему Туров в конце концов вырвался из цепких рук Киева, выделившись во второй половине XII в. в самостоятельную волость176. Его обособлению способствовала также отдаленность от «матери градов русских». Так произошло рождение нового города-государства, зародившегося в границах Киевской волости и отпавшего от Киева. Процесс дробления крупных городов-государств на более мелкие наблюдается и в других областях Руси XII в.177 Однако образование города-государства в Турове — единственный, кажется, случай отпочкования от Киева суверенной волости. Остальные киевские пригороды не смогли преодолеть притяжения главного города. Впрочем, некоторые из них оказывали заметное влияние на историю Киевщины. Назовем для примера Вышгород и Белгород.

Крупная роль Вышгорода в городской системе Киевской земли проявилась еще в середине X в. Как явствует из Повести временных лет, вышгородская община пользовалась правом получения трети дани, которая поступала в Киев от древлян, «примученных» княгиней Ольгой178. В начале XI в., по наблюдениям А.Н. Насонова, в Вышгороде существовала своя военно-судебная политическая организация. «Здесь мы видим "властелина градского", имеющего своих отроков или "старейшину града", производящих суд»179. Смена князей в Киеве не обходилась без участия вышгородцев. Иначе трудно понять тактику Святополка, который перед тем, как занять киевский стол, старался заручиться «приязньством» вышгородских мужей, возглавляемых неким Путшей180. С помощью вышгородцев занял киевский стол Всеволод Ольгович181. Из Вышгорода он, будучи смертельно болен, пытался передать Киев брату своему Игорю182.

Во второй половине XI в. вышгородская община настолько окрепла, что обзаводится, хотя и зависимым от Киева, но все ж таки собственным княжеским столом: «Седящю Святополку Новегороде, сыну Изяславлю, Ярополку седящю Вышегороде...»183, «Мстиславичь Всеволод, Володимерь... приде к стрыеви своему Ярополку Кыеву. И да ему Вышегород, и ту седе лето одино»184; «Гюргеви же послушавшю боляр, вывед из Вышгорода сына своего Андрея и да и Вячеславу»185; «...вниде в Кыев и седе на дедни и на отни столе. Тогды же сед, роздан волости детем своим: Андрея посади Вышегороде...»186.

Наличие княжения в Вышгороде говорит, безусловно, об известной зрелости местной общины. Пребывание в нем князя следует рассматривать как приобретение вышгородцами некоторой автономии по отношению к общине главного города. Правда, не всегда вышгородцы получали из Киева князей. Иногда в Вышгороде правил тот или иной выходец из киевского боярства. Летопись под 1072 г. упоминает боярина Чудина, который «держа Вышегород». Однако все более типичной фигурой вышгородского правителя, присылаемого из Киева, становится князь, что свидетельствует об усилении местной общины. На это указывает и существование в Вышгороде должности тысяцкого: в летописных известиях фигурирует тысяцкий Радила187. Но если в городе был тысяцкий, — значит была и тысяча, т. е. местная военная организация, устроенная по десятичной системе и, следовательно, охватывающая как городское, так и близживущее сельское население. Имея свою военную организацию, вышгородцы успешнее могли бороться за ослабление зависимости от киевской общины и ее князей. Летописец знает случаи военных конфликтов Вышгорода с Киевом. Так, в походе на Киев, организованном Андреем Боголюбским, участвовал и «Давыд Вышегородскыи»188. В 1169 г. князь Мстислав из Киева «поиде к Вышегороду». Осадив город, воины Мстислава «начаша битися ездяча к городу и из города выходяще бьяхуться крепко»189. Вышгородцы, следовательно, оказали упорное сопротивление киевскому князю. И все-таки Вышгород, несмотря на возросшую самостоятельность, не сумел освободиться от власти Киева, оставаясь по-старому его пригородом. Но то был влиятельный пригород.

Помимо изложенных фактов, подтверждают этот вывод и события 1146 г. Князь Игорь, намеревавшийся получить великое княжение в Киеве, встречается под Угорским со всеми «киянами», которые «целоваша к нему крест, ркуче: "Ты нам князь"». Затем Игорь отправился в Вышгород, где «целоваша к нему хрест Вышегородьце»190. Отсюда вывод: Вышгород являлся пригородом Киева, и поэтому вышгородцы присягали Игорю после киевлян. Но вместе с тем сам факт присяги вышгородцев свидетельствует о том, что они были влиятельной силой, с которой в Киеве считались.

В.Т. Пашуто именовал Вышгород частновладельческим княжеским городом191. С этим нельзя согласиться. Приведенный нами материал рисует Вышгород в ином свете. В справедливости точки зрения В.Т. Пашуто усомнился и П.П. Толочко. Исследователь отнес Вышгород к категории городов государственных, но не частновладельческих192. Мы полагаем, что рассматривать Вышгород, как, впрочем, и другие ему подобные города, в рамках собственности (частновладельческой или государственной) нет никаких оснований. О зависимости Вышгорода от киевской общины можно говорить лишь в политическом плане. Нет причин зачислять его в разряд феодальных центров193, поскольку феодализм на Руси XII в. только зарождался, причем не в городе, а в деревне194.

Важное место в жизни Киевской волости занимал Белгород. Сооружение Белгорода летописец связывал с градостроительством князя Владимира, который в 991 г. «заложи град Белгород, и наруби въ нь от инех городов, и много людий сведе во нь»195. Данное летописное известие примечательно в том отношении, что оно запечатлело, как в капле воды, глубокие изменения, происходившие в древнерусском обществе на исходе X столетия. Эти изменения шли в русле распада родовых отношений, «деструкции замкнутых родовых ячеек», о чем писал Б.А. Рыбаков196, и формирования новой социальной организации, основанной на территориальных связях. В Белгороде, как видим, уже в момент его основания произошла, по образному выражению И.Е. Забелина, «людская смесь», т. е. сложилась территориальная социальная структура.

Последующее ее развитие характеризовалось сплочением местных социальных сил на общинной платформе. О внутренней социальной консолидации белгородцев говорит их вечевая деятельность, учреждение в Белгороде епископии, появление в городе должности тысяцкого, возникновение белгородского княжения. К началу XII в. белгородская община приобрела столь значительный вес в Киевской волости, что она через своего представителя тысяцкого Прокопия участвует в составлении знаменитого Устава Владимира Мономаха. Известны случаи, когда белгородцы наряду с жителями других пригородов Киева и самими «киянами» распоряжаются киевским княжением197. На пути к последнему белгородское княжение было одним из важнейших промежуточных этапов. В 1117 г., например, Владимир Мономах перевел сына своего Мстислава из Новгорода в Белгород, откуда он потом попал в Киев198.

Потеря киевским князем позиций в Белгороде делала неустойчивым его положение в Киеве. Так, Юрий Долгорукий, узнав, что Белгородом овладел его соперник князь Изяслав. Мстиславич, без сопротивления покинул Киев199. И все-таки Киев довлел над Белгородом, и белгородцы соизмеряли свое поведение с тем, что делалось в старейшем городе. В 1152 г. Юрий Долгорукий после неудачной попытки обосноваться в Киеве подступил к Белгороду и заявил горожанам: «вы есте людье мои, а отворите ми град». И те с издевкой ответили: «А Киев ти ся кое отворил, а князь нашь Вячьслав, Изяслав и Ростислав». И князь Юрий с конфузом отступил от города200. Белгородцы не пустили в свой город Юрия потому, что их старший город Киев не отворил ему ворот.

Кроме Турова, Вышгорода и Белгорода в Киевской волости было много пригородов, которые развивались в том же направлении, что и упомянутые города, хотя, быть может, и с некоторым отставанием. Но показательно, что и в этих пригородах возникают княжения, что, безусловно, доказывает достаточно высокую степень организации местных общественных институтов. К числу пригородов, державших у себя князей, относятся Василев, Треполь, Канев, Корсунь, Торческ и др.201 Но все они в конечном счете находились под властью Киева. И стоило какому-нибудь князю сесть на киевский стол, он получал возможность направлять своих подручных князей, а то и просто посадников в пригороды Киева. Так случилось, скажем, с Всеволодом Чермным, который, будучи в Киеве, «посла посадникы по всем городом Киевьскым»202.

Итак, к началу XII в. завершается в основных чертах становление киевского города-государства, киевской волости, земли. Характерной особенностью киевского города-государства была его прочность. Киев, этот город-гигант, настолько сильно притягивал к себе пригороды, что зависимость их от него сохранялась и в XIV столетии.

Рассуждая о политическом строе Киевской земли в «удельно-вечевой период», М.С. Грушевский утверждал, что «земская автономная, суверенная община, обнимающая собою всю землю, и единоличная власть, опирающаяся на дружину, составляют два элемента, два фактора, обусловливающие этот строй. Первый из этих элементов — общинный — вступает в рассматриваемый период в состоянии ослабления, атрофии. Хотя под влиянием внешних условий он затем возвращается к политической деятельности, но не создает для себя определенных, постоянных функций, а остается в своей практике, так сказать, органом экстраординарным, текущее же управление ведает элемент дружинный, причем эти два элемента иногда конкурируют и сталкиваются»203. Представления М.С. Грушевского о политическом строе Киевской земли отрывают общинно-вечевую власть от княжеской власти, противопоставляя их друг другу, что неправомерно, поскольку этим разрушается единство социальной структуры киевского общества, а княжеско-дружинная знать оказывается в изолированном от земской среды положении, превращаясь в некую замкнутую надклассовую социальную категорию.

Известное расчленение княжеского и вечевого начал находим и в трудах советских историков. Так, по словам П.П. Толочко, «в Киеве XI—XIII вв. сосуществовали, дополняя один другого, а нередко и вступая в противоречия, орган феодальной демократии (вече) и представитель монархической власти (великий князь)»204. П.П. Толочко полагает, что «при сильном киевском князе вече было послушным придатком верховной власти, при слабом — зависимость была обратной»205.

Мы предлагаем рассматривать вече и князя в Киеве в рамках единой социально-политической целостности, где вече суть верховный орган власти, а князь — олицетворение высшей исполнительной власти, подотчетной, больше того, подчиненной вечу.

Князь, будучи главой общинной администрации, в то же время сам представлял собой общинную власть, выполняя разнообразные функции. Вот почему князь являлся необходимым элементом социально-политической структуры. Так же как и в других землях, долгое отсутствие князя — несчастье для киевской земли. «Тогды тяжко бяше кияном — не остал бо ся бяше у них ни един князь у Киеве», — отмечает летописец206. Все это не позволяет нам считать киевского князя монархом, а его власть монархической.

В Киевской земле XI — начале XII вв. шел процесс образования республики, а не монархии. Республиканские порядки сложились в Киеве несколько раньше, чем даже в Новгороде, республиканский строй которого незаслуженно признан современной историографией феноменальным явлением в Древней Руси207. Разумеется, древний князь таил в потенции монархические качества и свойства. Но для того чтобы они получили выход и возобладали, необходимы были иные социальные и политические условия. Эти условия возникли за пределами древнерусского периода отечественной истории.

Какова же судьба Киева и его земли во второй половине XII — начале XIII вв.? В это время происходит упадок «мати градом русским». Естественно, данный процесс идет постепенно, отчасти не заметно для современного наблюдателя.

Сохраняется прежняя суверенность и самостоятельность городской общины, проявляющаяся в призвании князей. Киевляне призывают Изяслава Давыдовича: «Послаша Кыяне Демьяна Каневьскаго по Изяслава по Давыдовича». Понятно, почему, оправдываясь перед Юрием, Изяслав говорил: «Посадили мя Кыяне»208. Летописное сообщение о призвании Изяслава интересно еще одной деталью. В качестве посланца городской общины выступает епископ. Церковная власть, видимо, все больше начинает играть ту же роль, что несколько позже и в Новгороде: быть подручной общины.

После смерти Юрия «приехаша к Изяславу Кияне, рекуче: "поеди княже Киеву"». Городская община Киева опять распоряжается киевским княжением. Впрочем, с самим Юрием дело обстояло гораздо сложнее.

Этот князь, опиравшийся на силу северо-восточных волостей, явно не пользовался популярностью в Киеве. Сообщая о его вокняжении в Киеве, летописец отмечает: «...и прия с радостью вся земля Руская»209. У нас есть основания не доверять пафосу летописного сообщения. Когда Юрий после попойки у осменика Петрила отправился в лучший мир, «много зла створися... разграбиша двор его красный и другыи двор его за Днепром разъграбиша, его же звашеть сам Раем и Василков двор сына его разграбиша в городе. Избивахуть Суждальци по городом и по селом, а товар их грабяче»210. В этих грабежах видим как бы два пласта. С одной стороны, они полностью ассоциируются с уже неоднократно встречавшимися нам архаическими перераспределениями имущества в общине211, с другой — в них отразилось недовольство киевлян Юрием. Юрий, видимо, утвердился на столе в Киеве при сильной поддержке тех самых «суждальцев», судьба которых была столь печальна после его смерти. Северо-Восточная Русь навязала Киеву своего князя. В этом нельзя не видеть свидетельство некоторого ослабления киевской городской общины.

В 1160 г. киевляне приняли на княжение Ростислава. «Сретоша вси людие с достохваною честью, и седе на столе деда своего и отца своего»212. Такую же практику наблюдаем и под 1169 г., когда после смерти Ростислава «начата слати по Мьстислава братья Володимир Мьстиславич, Рюрик, Давыд, Кияне от себе послаша, Черный Клобукы от себе послаша»213. Значит, традиции прежней жизни сохранялись. Но антикиевская борьба вызревших и развившихся волостей Руси, борьба князей за киевский стол сделали свое дело: истощили силы Киева. Стольный город становится добычей соседних городов-государств. Свидетельством этого служит ограбление Киева по инициативе Андрея Боголюбского. Воинство враждебных городов-государств опустошило город: «Церквам горящим, крестьяном убиваемом, другым вяжемым, жены ведоми быша в плен, разлучаеми нужею от мужии свои, младенци рыдаху зряще материи своих и взяша именья множьство и церкви обнажиша иконами и книгами и ризами и колоколы, изнесоша все Смолняне, и Суждальци и Черниговци»214.

Разграбление Киева — отражение того процесса, за ходом которого мы следим на страницах этой книги — процесса формирования самостоятельных городов-государств, кристаллизации местной волостной жизни. Оборотной стороной его и был постепенный упадок полянской столицы, утратившей свое былое могущество. Характерно, что на Киев вместе с другими идут воины и из пригородов Киева: Овруча и Вышгорода. Это симптом идущего размежевания между главным городом и пригородами внутри Киевской земли.

После упомянутого погрома политические силы киевской общины были надломлены, и она не смогла уже полностью оправиться от нанесенного ей удара.

Б.А. Рыбаков думает иначе. Он пишет: «Киевский летописец, бывший свидетелем трехдневного грабежа города победителями, так красочно описал это событие, что создал представление о какой-то катастрофе. На самом деле Киев продолжал жить полнокровной жизнью столицы богатого княжества и после 1169 г. Здесь строились церкви, писалась общерусская летопись, создавалось, "Слово о полку Игореве", несовместимое с понятием об упадке»215. В другой своей работе Б.А. Рыбаков, делая акцент на политическом значении Киева, отмечает: «Историки почему-то считают 1169 год поворотным пунктом в истории Киева и всей Киевской земли. Будто бы с этого года Киев захирел, пришел в упадок, его политическое значение окончательно пало. Все это опирается лишь на красочное описание двухдневного разгрома города в летописи Печерского монастыря, подожженного победителями. Вся последующая история Киева показывает, что это взятие Киева, как и многие другие смены князей, произведенные вооруженной рукой, нисколько не меняло его центрального места во всех южнорусских делах... Кроме литературного мастерства Поликарпа, которому, по всей вероятности, принадлежит описание взятия Киева, никаких объективных данных об упадке Киева нет»216.

Б.А. Рыбаков прав, когда предостерегает от преувеличений насчет последствий разгрома Киева 1169 г. Но он впадает в противоположную крайность, говоря о «полнокровной жизни» днепровской столицы, о ее важном политическом значении. Б.А. Рыбаков оставляет без внимания признаки явного снижения политической активности и ущемления политической самостоятельности киевской общины. Князь Андрей Боголюбский начинает распоряжаться киевским княжением, не проявляя при этом ни малейшего желания сесть самому на столь заветный когда-то для князей «златокованный» стол.

По разграблении Киева его сын Мстислав Андреевич сажает здесь на столе князя Глеба217. Правда, киевская община не сразу сдает свои позиции. Мстиславу приходится в 1172 г. брать ряд с «кианы»218. Но реальная сила нередко была уже не на стороне киевлян, и они становятся все более пассивными в общественно-политической жизни. Андрей отдает Киев Роману Ростиславичу, а «кияне» лишь встречают назначенного им князя: «усретоша и с кресты митрополит и архимандрит Печерьским игумен и инии игумении вси и Кияне вси и братья его»219.

Пассивность эта проявляется и в последующих событиях. Поссорившись с Андреем, Ростиславичи отдали Киев своему брату Рюрику Ростиславичю. Андрей, как известно, направил своего посла с ультиматумом покинуть всем Ростиславичам Киев. Но самый юный из Ростиславичей — Мстислав «осоромил» посла, велев постричь ему голову и бороду. В ответ Андрей собирает огромную рать из ополчений ростовцев, суздальцев, владимирцев, переяславльцев, белозерцев, муромцев, новгородцев, рязанцев. Мощь северо-восточного правителя была так велика, что к его затее вынужден был присоединиться даже Роман Ростиславич, направивший смоленское ополчение «на братью». В поход пошли также полоцкие, туровские, пинские и городенские князья. У Киева к этому воинству примкнули и переяславци.

Ростиславичи даже не попытались «затвориться» в Киеве, а укрылись в своих городах: Рюрик в Белгороде, а Мстислав с полком Давыда в Вышгороде. Сам же Давыд отправился к Ярославу Осмомыслу за помощью. К рати союзников присоединились и «кияне». М.С. Грушевский предположил, что это киевское ополчение было набрано принудительно220. Действительно, у киевлян не должно было быть особого желания: сражаться за интересы северо-восточного князя и его волости. Слишком свежа была еще память о погроме Киева.

Часть союзного войска осадила Вышгород, воинство которого долгое время сдерживало натиск большой рати. Но неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не вмешательство юго-западного князя. «Ярослав лучьскыи» пришел со всею «Велыньскою землею» и, когда не смог договориться с Ольговичами о Киевском столе, пошел на соединение с Рюриком к Белгороду. Союзное войско испугалось нападения с тыла, и побежало. При этом опасались еще вмешательства «Галичан»221.

Данные события говорят о силе сформировавшихся городов-государств, которые решают судьбу Киева, о возросшем могуществе пригородов Киевской земли, но только не о величии. Киева. Киевская община ведет себя инертно, мы ее почти не замечаем в событиях, все больше и больше она становится лишь, орудием в руках других сил.

Князем в Киеве оказался Ярослав Луцкий, вынужденный скоро уступить княжение Святославу. Святослав «поймал» имущество Ярослава, пленил его жену, сына, дружину и. отправил их в Чернигов. «Ярослав же, слышав, яко стоить Киев без князя, пограблен Олговичи, и приеха опять Кыеву на гневех замысли тяготу Кыяном, река: "подъвели есте вы на мя Святослава. Промышляите чим, выкупити княгиню и детя", онем же не умеющим, что отвещати ему и попрода всь Кыев игумены и попы и черньце и чернице. Латину и госте и затвори все Кыяны»222. Это — апофеоз киевского позора. Город, располагавший когда-то огромными богатствами, теперь не может собрать денег, чтобы выкупить родственников и дружину Ярослава; город, которого когда-то опасались крупнейшие представители рюрикова рода, вынужден теперь подчиняться князю из волынского пригорода — Луцка.

Князья продолжали и дальше бороться за Киев. Прежде всего это — Ростиславичи и Ольговичи. В один из моментов борьбы вновь встречаем «киян». Когда Святослав «с полкы своими» стоял у Витичева, «ту же приехаша к нему Кияне, рекуче: уже Роман шел к Белугороду»223. Как видим, киевляне выступают лишь в роли информаторов князя. Киевом распоряжаются князья. Ростиславичи, «сгадавше», отдали Киев Святославу.

С киевской городской общиной мы встречаемся и в конце XII — начале XIII вв. Ее внутренняя жизнь во многом напоминает то, что было и раньше. Вот «кияне» на пиру по поводу освящения церкви святого Василия224. А вот они зовут на пир Давыда в 1195 г., а потом, Давыд «позва Кыяне к собе на обед и ту быс с ними в весельи мнозе»225. В 1208 г. «кияне» даже «отвориша» князю Роману с галичскими и владимирскими полками Подольские ворота в Копыреве конце226. Как видим, проявляется еще порой определенная социально-политическая активность, поддерживаются старые традиции общественной жизни, но нет главного — прежней самостоятельности. Киевским столом распоряжаются внешние силы: «И посади великый князь Всеволод и Роман Инъгвара Ярославича в Кыеве»227. Со времени памятного разгрома Киева вырабатывается новое отношение князей крупнейших земель к днепровской столице. Они уже настолько срастаются с местной средой, что их не влечет потерявший свое богатство и значение Киев. Лишь всплакнет иногда о судьбе Киева великий князь владимирский и походя решит судьбу киевского княжения. После другого страшного разгрома Киева, произведенного в 1203 г. Рюриком, Ольговичами и половцами, Всеволод «не помяну зла Рюрикова, что есть сотворило у Русте земли, но дай ему опять Киев»228.

В постоянной борьбе князей и земель продолжала слабеть сила Киева и его волости. Князья, оказавшись на столе в Киеве, чувствуя себя «калифами на час», стремились разграбить, разрушить Киев, подорвать мощь когда-то могучего социального организма. Характерно в этой связи сообщение о Всеволоде Чермном. После длительной борьбы он «пришед седе в Кыеве, много зла створив земли Рустеи»229.

Итак, в напряженной и длительной борьбе за господствующее положение на Руси в XI — первой половине XII вв. киевская община исчерпала свои ресурсы. Симптомы ее ослабления обнаружились к середине XII столетия. Во второй половине XII в. Киев еще более обессилел, став частой добычей других, окрепших к этому времени, волостей и поддерживаемых ими князей. Былая мощь и величие Киева отошли в область истории. Киевская община в значительной мере утратила свой суверенитет и превратилась в орудие внешних сил.

С этой точки зрения неприемлемыми являются некоторые наблюдения Б.А. Рыбакова относительно политического развития Киевской земли во второй половине XII в. По мнению исследователя, «в связи с тем, что Киев часто являлся яблоком раздора между князьями, киевское боярство заключало с князьями "ряд" и ввело любопытную систему дуумвирата, продержавшуюся всю вторую половину XII в. Дуумвирами-соправителями были Изяслав Мстиславич и его дядя Вячеслав Владимирович, Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич. Смысл этой оригинальной меры был в том, что одновременно приглашались представители двух враждующих княжеских ветвей и тем самым отчасти устранялись усобицы и устанавливалось относительное равновесие. Один из князей, считавшийся старшим, жил в Киеве, а другой — в Вышгороде или Белгороде (он распоряжался "Русской землей"). В походы они выступали совместно и дипломатическую переписку вели согласованно»230. В соправители Рюрика Б.А. Рыбаков зачисляет, правда, ненадолго и Романа Мстиславича231.

Приведенные Б.А. Рыбаковым примеры слишком малочисленны, чтобы доказать существование «системы дуумвирата» на протяжении полувека. Они скорее являли собой исключение, нежели правило. К этому надо добавить, что случай «соправительства» Изяслава Мстиславича с Вячеславом Владимировичем вообще выпадает из схемы Б.А. Рыбакова, ибо, во-первых, эти князья принадлежали вовсе не к враждующим ветвям, а к одному «володимерову племени», и, во-вторых, отношения их строились на иной основе.

На взаимоотношениях Изяслава, а затем и Ростислава с Вячеславом сказались древнерусские традиционные представления о старейшинстве среди князей. Вячеслав — старейший князь, он приходится «в отца место» и Изяславу и Ростиславу. Сидит же он отнюдь не все время в Вышгороде. Как только Изяслав утверждается на столе в Киеве, он «веде стрыя своего и отца своего Вячеслава у Киев». Обычная для Древней Руси ситуация, но она осложняется тем, что Вячеслав, действительно, стар. И он не может уже выполнять всего того, что обязан был делать в те времена князь. Вячеслав обращается к Изяславу: «Пакы сыну тобе молвлю, я есмь уже стар, а всих рядов не могу уже рядити, но будеве оба Киеве, аче нам будет которыи ряд или хрестьяных или поганых, а идеве оба по месту, а дружина моя и полк мои, а то буди обою нама ты же ряди. Аче кде нам будеть мочно обеима ехати, а оба едеве, пакы ли а ты езди с моим полком и с своим. Изяслав же с великою радостью и с великою честью поклонися отцю своему»232. С Вячеславом у князя Изяслава прочно связывалось понятие о старейшинстве. Он заявляет: «Яз Киева не собе ищю, но оно отець мои Вячьслав, брат старей, а тому его ищю»233. Так же мыслили и Кияне, наставлявшие Ростислава: «Якоже и брат твои Изяслав честил Вячеслава, такоже и ты чести»234. Вячеслав и умер в Киеве, погребен был «у святыя Софья», провожаемый толпами народа и Ростиславом. Нет, нам думается, необходимости глубже вникать в социально-политическую и социально-психологическую атмосферу Древней Руси, чтобы решительно отринуть идею о «дуумвирате» в Киеве в середине XII в. Между Изяславом и Вячеславом не заметно никаких бояр, которые заключали бы с князьями «ряд» о дуумвирате. Князья строили свои отношения, исходя из соображений старейшинства, а не из предписаний боярства, и эти соображения разделяла киевская община.

Отличной была ситуация с Рюриком и Святославом Всеволодовичем. Летопись сообщает о том, что Рюрик «возлюби мира паче рати, ибо жити хотя в братолюбьи, паче же и хрестьян деля пленяемы по вся дни от поганых и пролитья крови их не хотя видити, и размыслив с мужи своими, угадав бе бо Святослав стареи леты и урядився с ним, съступис ему старейшиньства и Киева, а собе возя всю Рускую землю»235. О киевских боярах, как видим, тут нет и помину. Рюрик принимает решение без них, посоветовавшись лишь «с мужи своими», т. е. с приближенными. Киевляне, рядовые и знатные, здесь вообще оказались за сценой, что лишний раз указывает на известный спад их политической активности.

Иное содержание, чем в эпизоде с Изяславом и Вячеславом, заключено и в идее старейшинства, которое почти потеряло генеалогическое значение и наполнилось политическим смыслом. Вот почему старейшинство можно уступить под воздействием различного рода обстоятельств. Конкретно же в данном случае речь шла о разделе доходов с Киева и его ближайшей округи, с одной стороны, и киевских пригородов, — с другой, а не о мнимом «дуумвирате». Единственно, о чем свидетельствует данный факт, — это о росте значения и влияния киевских пригородов. Корм, собираемый с них за выполнение княжеских функций, составляет уже столь лакомый кусок, что Рюрик готов поступиться ради них и Киевом. Естественно, что по поводу ряда мероприятий, в частности походов, направленных против половцев, и Рюрик и Святослав договаривались друг с другом с большим или меньшим успехом, как, впрочем, договаривались и остальные князья. Видеть здесь «дуумвират» нет никаких оснований.

Еще меньше тезис о дуумвирате относится к Рюрику и Роману Мстиславичу. Рюрик, пользуясь своим положением в Русской земле, дал Роману несколько городов в кормление, чем вызвал гнев у Всеволода Большое Гнездо, заявившего свои притязания на эти города.

Итак, накануне татаро-монгольского нашествия Киевская земля была, пожалуй, одной из самых ослабленных волостей Древней Руси. В основе этого явления лежал ряд причин как внутреннего, так и внешнего порядка, суть которых тонко уловил А.Е. Пресняков. «Пробудившаяся и в Киевщине тенденция к обособлению в особое законченное целое, в живущую собственной жизнью, местной и замкнутой, землю-княжение была решительно подорвана живой традицией киевского первенства», — писал исследователь236. Действительно, значительно уже утративший свои силы Киев сохранял прежние амбиции. И киевские князья и киевская община стремились распространять свое влияние на другие земли Руси, не имея на то возможности. Наряду с этим князья других волостей продолжали бороться за Киев, когда он уже утратил свое былое значение. Они действовали под влиянием традиции. Самые же могучие волости и князья той поры (юго-западные и северо-западные) стали на путь сознательного ослабления Киева. Все это не могло не подрывать силы Киевского города-государства.

Примечания

1. Янин В.Л. 1) Новгородские посадники. М., 1961. С. 3; 2) Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. № 1; Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) // Там же. 1971. № 2. — Эта точка зрения высказывалась еще в дореволюционной исторической науке (см.: Самоквасов Д.Я. Заметки по истории русского государственного устройства // ЖМНП. 1869. Нояб. С. 70, 88; дек. С. 226; Лимберт А. Предметы ведомства «веча» в княжеский, период Древней России. Варшава, 1877. С. 109—119, 124—128, 130—131, 135).

2. Толочко П.П. Древний Киев. Киев, 1983. С. 206, 208.

3. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 73.

4. Там же. С. 74.

5. ПВЛ. Ч. 1. С. 85.

6. Там же. С. 86.

7. Там же. С. 54.

8. Там же. С. 55.

9. Там же.

10. Там же. С. 99.

11. Там же. С. 89.

12. Там же. С. 90.

13. Там же. С. 95.

14. Там же. С. 58.

15. Там же.

16. Там же. С. 74.

17. Рыдзевская Е.А. Легенда о кн. Владимире в саге об Олафе Трюгвасоне // ТОДРЛ. 1935. № 2. С. 14.

18. ПВЛ. Ч. 1. С. 84.

19. Там же. С. 87.

20. Там же. С. 90.

21. Там же. С. 97.

22. Там же. С. 115—116.

23. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 94; Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 175.

24. См.: Очерки истории СССР: Период феодализма IX—XV вв. / Под. ред. Б.Д. Грекова, Л.В. Черепнина, В.Т. Пашуто. Ч. 1. М., 1953. С. 176.

25. Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси XI—XIII вв. М., 1961. С. 60.

26. Янин В.Л., Алешковский М.Х. Происхождение Новгорода... С. 52.

27. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М., 1938. С. 170.

28. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 233—234.

29. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 1. М., 1962. Стб. 377—378.

30. ПВЛ. Ч. 1. С. 97.

31. Там же.

32. Там же. С. 115.

33. См. с. 202, 238 настоящей книги.

34. Хазанов А.М. Социальная история скифов. М., 1975. С. 184.

35. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 62—65.

36. Там же. С. 57—58.

37. Подробно о событиях 1068—1069 гг. см.: Фроянов И.Я. Вече в Киеве 1068—1069 гг. // Из истории феодальной России / Отв. ред. В.А. Ежов, И.Я. Фроянов. Л., 1978.

38. ПВЛ. Ч. 1. С. 150.

39. См.: Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 1. М., 1966. С. 162.

40. ПВЛ. Ч. 1. С. 150.

41. Там же. С. 172.

42. Некоторые исследователи полагали, что Святополк совет держал с «кыянами» на вече (см.: Грушевский М.С. История Киевской земли. Киев, 1891. С. 110, 305).

43. ПВЛ. Ч. 1. С. 174.

44. Там же. С. 175.

45. Грушевский М.С. История Киевской земли. С. 306.

46. ПВЛ. Ч. 1. С. 144.

47. Ключевский В.О. Боярская Дума Древней Руси. Пг., 1919. С. 43.

48. ПВЛ. Ч. 1. С. 101.

49. Там же. С. 101—102.

50. Там же. С. 103—104.

51. Там же. С. 109.

52. Там же. С. 111—112.

53. Там же. С. 133.

54. Там же.

55. Там же. С. 168—170.

56. Там же. С. 178.

57. ПСРЛ. Т. II. М., 1962. Стб. 275—276.

58. Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971. С. 69.

59. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. I. М., 1959. С. 402; Грушевский М.С. История Киевской земли. С. 122.

60. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 323.

61. Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 1. С. 163.

62. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 502—503; Мавродин В.В. Народные восстания в Древней Руси XI—XIII вв... С. 72; Смирнов И.И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII—XIII вв. М.; Л., 1963. С. 241; Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 450; Толочко П.П. 1) Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности XII—XIII вв. Киев, 1980. С. 105—106; 2) Древний Киев. С. 212—214.

63. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда. С. 235.

64. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502.

65. Очерки истории СССР: Период феодализма IX—XV вв. Ч. 1. С. 190.

66. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. М.; Л., 1964. С. 179.

67. Там же. Т. II. М.; Л., 1963. С. 128.

68. Верный своим монархическим взглядам, В.Н. Татищев не мог не прокомментировать факт избрания вечем Мономаха на киевский стол. В соответствующем примечании он писал: «Сие избрание государя погрешно внесено; ибо по многим обстоятельствам видим, что силы киевлян в том не было и брали сущие наследники по закону, или по заветам, или силою» (Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 260). С.М. Соловьев усматривал в приведенных словах «лучшее доказательство добросовестности Татищева: ему не нравился факт избрания, и, однако, он оставил его в тексте» (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. С. 704). Из цитированного примечания И.И. Смирнов также сделал вывод, что текст об избрании Мономаха на киевское княжение «никак не является продуктом творчества Татищева, а извлечен им из источника» (Смирнов И.И. Очерки.;. С. 256). Едва ли прав С.Л. Пештич в том, что «Татищев в силу своих монархических убеждений хотел представить избрание Владимира Мономаха на Киевский стол как дело знати, а не всего населения города, поэтому он место избрания не без умысла перенес к святой Софии» (Пештич С.Л. Русская историография XIII в. Ч. 1. Л., 1961. С. 250). В.Н. Татищев недвусмысленно говорит о вечевом, «всеобсчем» избрании киевлянами Мономаха, а не одной лишь знатью.

69. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. С. 136.

70. Пештич С.Л. Русская историография XVIII в. Ч. 1. С. 250. — И.И. Смирнов, смягчая упрек С.Л. Пештича в адрес Б.Д. Грекова, писал: «Отмечу, кстати, что в цитате Татищева у Соловьева опечатка: "...сошедшись в церкви св. Софии". По-видимому, этим объясняется и неточность в передаче татищевского известия, допущенная Б.Д. Грековым, взявшим его у Соловьева, а вовсе не тем, что оно было "усилено" Б.Д. Грековым, как считает С.Л. Пештич» (Смирнов И.И. Очерки... С. 256). Однако Б.Д. Греков ссылается на «Историю» Татищева, а не Соловьева (см.: Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502).

71. Смирнов И.И. Очерки... С. 256.

72. Рыбаков Б.А. 1) Первые века русской истории. М., 1964. С. 118—119; 2) Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 450.

73. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. С. 450.

74. Смирнов И.И. Очерки... С. 258, 260. См. также: Рыбаков Б.А. В.Н. Татищев и летописи XII в. // История СССР. 1971. № 1. С. 100—101.

75. Смирнов И.И. Очерки... С. 254—264.

76. Там же. С. 240.

77. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда. С. 235.

78. Там же.

79. Смирнов И.И. Очерки... С. 241, 262, 264.

80. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179.

81. Смирнов И.И. Очерки... С. 264.

82. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 129. — С.Н. Валк убедительно показал, что термин «вельможи», отсутствующий в древних источниках, повествующих о событиях 1113 г. в Киеве, был введен во вторую редакцию самим В.Н. Татищевым. По словам С.Н. Валка, «история появления в "Истории Российской" этого термина в качестве древнерусского термина для обозначения некоторой общественно-политической группы, существовавшей тогда в Киевской Руси, кажется ясно: термин этот принадлежит не каким-либо неизвестным нам рукописям, но обязан своим происхождением всецело перу В.Н. Татищева» (Валк С.Н. «Вельможи» в «Истории Российской» В.Н. Татищева // Литература и общественная мысль древней Руси. К 80-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР. В.П. Адриановой-Перетц. Л., 1969. С. 350). В.Н. Татищев, по мнению С.Н. Валка, применил термин «вельможи», учитывая словоупотребление XVIII в., т. е, с целью сделать более доходчивым свой рассказ для современного ему читателя (Там же. С. 351, 352). Нам кажется, что смысл татищевского нововведения имел еще одну направленность. Она видна при сопоставлении первой и второй редакции «Истории Российской». В первой редакции говорится о «киянах», которые сперва посылают к Владимиру «мужии знаменита». Потом «кияне» организуют новое посольство, но на этот раз у В.Н. Татищева ничего не сказано о том, кто был послан к князю (Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179). Во второй редакции также сообщается о «киевлянах», избравших Владимира на княжеский стол и пославших за ним «знатнейших людей». Однако второе посольство к Мономаху здесь направляют не «кияне», а «вельможи киевские» (Там же. Т. II. С. 129). Следовательно, во второй редакции своей «Истории» В.Н. Татищев усилил роль киевской знати в призвании Владимира Мономаха на княжение. Не. решаясь отстранить народ от избрания Владимира на княжеский стол, поскольку это противоречило бы источникам, В.Н. Татищев под воздействием своих классовых убеждений преувеличил значение знати в описываемых событиях (ср.: Пештич С.Л. Русская историография XVIII в. Ч. 1. С. 250).

83. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 129.

84. Там же.

85. Там же. Т. IV. С. 179—180.

86. Смирнов И.И. Очерки... С. 240.

87. ПСРЛ. Т. II. Стб. 275.

88. Успенский сборник XII—XIII вв. С. 69.

89. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 128—129; Т. IV. С. 179.

90. ПСРЛ. Т. II. Стб. 275—276.

91. Успенский сборник XII—XIII вв. С. 69.

92. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 129; т. IV. С. 179. См. также: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. С. 402; Смирнов И.И. Очерки... С. 262—263.

93. См., напр.: НПЛ. М., Л., 1950. С. 24—25.

94. ПСРЛ. Т. II. Стб. 275.

95. См.: Семенов Ю.И. Об одной из ранних нерабовладельческих форм эксплуатации // Разложение родового строя и формирование классового общества. М., 1968.

96. Смирнов И.И. Очерки... С. 261.

97. Успенский сборник XII—XIII вв. С. 69.

98. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. II. СПб., 1895. Стб. 1496.

99. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179.

100. Там же. Т. II. С. 129.

101. Е.М. Добрушкин, рассмотрев «татищевские известия» под 1113 г., пришел к выводу о невозможности использования их «в качестве источника по истории Древней Руси» (Добрушкин Е.М. О двух известиях «Истории Российской» В.Н. Татищева под 1113 г. // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. III. Л. / Отв. ред. С.Н. Валк. Л., 1970. С. 280). Автор, к сожалению, не уделил внимания содержащимся в Сказании о Борисе и Глебе сведениям, созвучным «татищевским известиям» и отсутствующим в летописях. Поэтому не со всеми предположениями Е.М. Добрушкина можно согласиться. Возражения Е.М. Добрушкину см.: Кузьмин А.Г. Статья 1113 г. в «Истории Российской» В.Н. Татищева // Вестн. Моск. ун-та. Сер. IX. История. 1972. № 5.

102. Ярким примером здесь могут служить древляне, которые «избраша лучьшие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю, и послаша» за княгиней Ольгой, притворно давшей согласие выйти замуж за древлянского князя Мала (ПВЛ. Ч. I. С. 41). Перед этим древляне посылали к Ольге «лучьшие мужи, числом 20» (Там же. С. 40).

103. См. 196—207 настоящей книги.

104. Смирнов И.И. Очерки... С. 261.

105. См.: Фроянов И.Я. Вече в Киеве 1068—1069 гг.

106. См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. С. 402; Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1907. С. 73.

107. «И седе Кыеве Мстислав, сын его (Владимира. — Авт.) стареиший» (ПСРЛ. Т. I. Стб. 295); «Мьстислав, стареишии сын его, седе на столе в Киеви, отца место своего» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 289).

108. НПЛ. С. 21, 205.

109. См.: Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 504—505; Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. С. 451—468; Толочко П.П. Древний Киев. С. 250—254.

110. См.: Фроянов И.Я. Вечевые собрания 1146—1147 г. в Киеве // Вестн. Ленингр. ун-та. 1977. № 8. С 29.

111. ПСРЛ. Т. II. Стб. 320—321; Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 37.

112. Там же. Т. II. Стб. 321.

113. Об этом см.: Фроянов И.Я. Вечевые собрания... С. 30—31.

114. П.П. Толочко придерживается иного взгляда, полагая, что «вси кияне» есть социальная верхушка Киева. Возражая по данному вопросу одному из авторов настоящей работы, он опирается, по собственным словам, на «внимательный анализ летописных известий» (Толочко П.П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков С. 109). Какова же степень внимания автора к летописным известиям? П.П. Толочко пишет: «Выражение "вси кияне", одинаково относящееся и к совещанию под Вышгородом, и под Угорским, и на Ярославовом дворе, и у Туровой божницы, не следует понимать буквально. Ни под Вышгородом, ни тем более на Ярославовом дворе не могло собраться сколько-нибудь значительное количество киевлян» (там же. С. 108). Это заявление построено на ошибочной передаче летописных сведений. В летописи выражение «вси кияне» по отношению к «совещанию под Вышгородом» не употребляется. Там сказано: «И Всеволод же призва к собе Кияне и нача молвити...» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 320). Соображение П.П. Толочко о вместимости Ярославова двора — результат субъективных восприятий исследователя. Еще более субъективным и, следовательно, не поддающимся научной оценке или критике является другое его суждение: «О составе веча в районе Угорского можно догадываться по словам летописца: "они же вси целоваша к нему крест, рекуче: "ты нам князь", и яшася по нь лестью". Фраза полностью выдает, кто скрывается под этим общим термином. Конечно же, это не широкие демократические круги. Им незачем было притворяться, у них не могло быть планов на измену. Другое дело, боярско-дружинная и ремесленно-купеческая верхушка киевлян. Под влиянием сторонников Изяслава Мстиславича она уже решила про себя, кто должен быть князем, отсюда и неискренность ее присяги» (Толочко П.П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков. С. 108). Все это — догадки, чисто логического свойства. Однако субъективные интерпретации, помноженные на искаженную передачу летописных данных, — не лучшее средство в достижении истины. Прав Б.А. Рыбаков, изображающий народ главным деятелем событий 1146—1147 гг. (см.: Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971. С. 107—109).

115. ПСРЛ. Т. II. Стб. 344.

116. Там же. Т. I. Стб. 316.

117. Там же. Т. II. Стб. 348.

118. Там же. Т. I. Стб. 316. — В.И. Сергеевич, М.В. Довнар-Запольский и М.Н. Тихомиров предполагали, что на месте вечевых собраний у св. Софии стояли скамьи для сидения (Сергеевич В.И. Русские юридические древности. Т. II. СПб... 1900. С. 58; Довнар-Запольский М.В. Вече // Русская история в очерках и статьях. Т. I. (Б. М.), (б. г.). С. 234; Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 224).

119. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 224.

120. ПСРЛ. Т. III. Стб. 321—322.

121. Там же. Стб. 322 — См. также: Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1910. С. 144; Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. С. 107.

122. ПСРЛ. Т. I. Стб. 316, 317; Т. II. Стб. 348, 351.

123. См. с. 139, 250 настоящей книги.

124. ПСРЛ. Т. II. Стб. 322.

125. Там же. Стб. 396.

126. Там же. Стб. 396—397.

127. Там же. Стб. 398.

128. Там же. Стб. 416.

129. Там же. Стб. 418—419.

130. Там же. Стб. 634.

131. Там же. Стб. 471.

132. Сергеевич В.И. Русские юридические древности Т. 2. С 76.

133. ПСРЛ. Т. II. Стб. 534.

134. Там же. Стб. 548.

135. О раздаче имущества покойного Вячеслава надо сказать несколько слов особо. Как сообщает летописец, Ростислав «еха на Ярославль двор и созва мужи отца своего Вячеславли, и тивуны и ключникы, каза нести именье отца своего перед ся и порты и золото и серебро, и снес все и нача раздавати по манастырем и по церквам и по затворам и нищим, и тако раздая все а собе ни прия ничто, толико крест честный взя на благословление собе...» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 473). В этом незначительном летописном отрывке заключены важные сведения, поднимающие завесу над некоторыми обычаями и нравами людей доклассовой эпохи. Престижный характер богатства здесь выражен со всей очевидностью. Раздача «именья» осуществляется публично, в присутствии «мужей» князя Вячеслава. Богатство раздается полностью, чем подчеркивается его престижность и вместе с тем утверждается право общины на имущество вождя. В конечном счете здесь торжествует принцип коллективной собственности над формирующимся, но еще не победившим полностью принципом частной собственности. Здесь, как и в других упомянутых в настоящей работе случаях, мы наблюдаем перераспределение индивидуальной собственности на коллективных началах. Летописец облекает все это в форму христианской добродетели и нищелюбия. Задача исследователя заключается в том, чтобы под внешней оболочкой увидеть подлинные социальные институты (см.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 141—144).

136. ПСРЛ. Т. II. Стб. 474.

137. Там же. Стб. 294, 540; Т. I. Стб. 446—447.

138. Там же. Т. II. Стб. 325—326.

139. Там же. Т. I. Стб. 321.

140. Там же. Стб. 322.

141. Там же. Т. I. Стб. 330.

142. Там же. Т. I. Стб. 304, 305—306, 315, 322—323, 327, 328; Т. II. Стб. 292, 296, 299, 333, 356, 360, 361, 382—383, 400, 114, 427, 433—444, 509, 575—577, 753.

143. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь. Л., 1980. С. 198.

144. ПСРЛ. Т. II. Стб. II. Стб. 294.

145. Там же. Стб. 325.

146. Там же. Стб. 344.

147. Там же. Стб. 433—434.

148. НПЛ. С. 23.

149. Там же.

150. Там же.

151. Там же. С. 24.

152. Там же. С. 25.

153. Там же. С. 27.

154. ПВЛ. Ч. I. С. 114.

155. Там же.

156. Там же. С. 137.

157. ПСРЛ. Т. I. Стб. 457.

158. Там же. Т. II. Стб. 324.

159. Правда Русская (ПР). Т. I. С. 110.

160. ПВЛ. Ч. I. С. 86; ПСРЛ. Т. II. Стб. 276.

161. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 206—207.

162. ПСРЛ. Т. II. Стб. 333.

163. Там же. Т. I. Стб. 495.

164. См.: Ефименко Т.К. К вопросу о русской «сотне» княжеского периода // ЖМНП. 1910. Июнь. С. 298—327; Рожков Н.А. Город и деревня в русской истории. Пг., 1919. С. 19—20; Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. С. 164; Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 236—241.

165. Арциховский А.В. Городские концы в Древней Руси // Исторические записки. 16 / Отв. ред. Б.Д. Греков. М., 145; Фадеев Л.А. Происхождение и роль системы городских концов в развитии древнейших русских городов // Русский город (историко-методологический сборник). Под ред. В.Л. Янина. М., 1976.

166. Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 46.

167. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 241.

168. Куза А.В. Русские раннесредневековые города // Тез. докл. советской делегации на III Международном конгрессе славянской археологии. М., 1975. С. 62.

169. ПВЛ. Ч. I. С. 54.

170. Там же. С. 83.

171. См.: Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 129, 134—135.

172. Толочко П.П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков. С. 120.

173. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 306.

174. Никольский Н.К. Материалы для истории древнерусской духовной письменности. СПб., 1907. С. 63.

175. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 135—136.

176. См.: Лысенко П.Ф. Города Туровской земли. Минск, 1974. С. 30.

177. См. с. 205—206, 219—220 настоящей книги.

178. ПВЛ. Ч. I. С. 43.

179. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. С. 54.

180. ПВЛ. Ч. I. С. 90; Успенский сборник XII—XIII вв. С. 46.

181. ПСРЛ. Т. I. Стб. 306—307; Т. II. Стб. 302—303.

182. Там же. Т. II. Стб. 320—321.

183. ПВЛ. Ч. I. С. 132.

184. ПСРЛ. Т. I. Стб. 304—305.

185. Там же. Стб. 326.

186. Там же. Стб. 345.

187. Там же. Т. II. Стб. 534, 535. См. также: Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. С. 54.

188. ПСРЛ. Т. I. Стб. 354.

189. Там же. Т. II. Стб. 534.

190. Там же. Стб. 320—321.

191. Пашуто В.Т. О некоторых путях изучения древнерусского города // Города феодальной России / Отв. ред. В.И. Шунков. М., 1966. С. 97. См., также: Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 46.

192. Толочко П.П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков. С. 161.

193. Там же. С. 135.

194. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л., 1974; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.

195. ПВЛ. Ч. I. С. 83.

196. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. С. 57, 61.

197. ПСРЛ. Т. II. Стб. 323.

198. Там же. Стб. 284, 289.

199. Там же. Стб. 415—416.

200. Там же. Стб. 433.

201. См.: Толочко П.П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков. С. 141, 146, 151.

202. ПСРЛ. Т. I. С. 427.

203. Грушевский М.С. История Киевской земли. С. 301.

204. Толочко П.П. Древний Киев. С. 208.

205. Там же.

206. ПСРЛ. Т. II. Стб. 476.

207. Понятно, что между Киевской и Новгородской республиками существовали и различия, обусловленные местными условиями. Так, благодаря соседству Киевской волости с землями Черных клобуков в днепровской столице сложилась своеобразная политическая ситуация, характеризуемая причастностью кочевников к внутренней жизни Киева. Черные клобуки вместе с «киянами» составляли единую военную организацию, выступали в качестве советников киевских князей, приглашали и избирали князей на киевский стол (см.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 328, 400, 401, 421, 424, 427, 428, 436, 469, 470, 532, 533, 682).

208. ПСРЛ. Т. II. Стб. 478.

209. Там же.

210. Там же. Стб. 489.

211. См. с. 57—58 настоящей книги.

212. ПСРЛ. Т. II. Стб. 504.

213. Там же. Стб. 532.

214. Там же. Стб. 545.

215. Рыбаков Б.А. 1) Первые века русской истории. М., 1964. С. 190—191; 2) Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 493.

216. Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники... М., 1971. С. 141.

217. ПСРЛ. Т. II. Стб. 545.

218. Там же. Стб. 548.

219. Там же. Стб. 568.

220. Грушевский М.С. История Киевской земли. С. 234.

221. ПСРЛ. Т. II. Стб. 577.

222. Там же. Стб. 579.

223. Там же. Стб. 604.

224. Там же. Стб. 634.

225. Там же. Стб. 682.

226. Там же. Т. I. Стб. 417.

227. Там же. Стб. 418.

228. Там же. Стб. 419.

229. Там же. Стб. 429.

230. Рыбаков Б.А. 1) Первые века русской истории. С. 189—190; 2) Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. С. 492.

231. Рыбаков Б.А. 1) Первые века русской истории. С. 192; 2) Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. С. 494.

232. ПСРЛ. Т. II. Стб. 419.

233. Там же. Стб. 429.

234. Там же. Стб. 471.

235. Там же. Стб. 623—624.

236. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. Т. 1: Киевская Русь. С. 237—238.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика