Александр Невский
 

Очерк четвертый. Становление Новгородской республики в XI столетии. Волнения в Новгороде 1015—1016 и 1071 гг.

Во второй половине X в. на территории Восточной Европы сложился огромный межплеменной суперсоюз (союз союзов), вобравший в себя практически все восточнославянские племена. То был общенациональный, если можно так выразиться, союз восточных славян под гегемонией Киева, т. е. Полянской общины.1 Образование его знаменовало высший этап развития родоплеменных отношений у восточного славянства и вместе с тем начало их упадка и разложения. Особенно интенсивным распад родоплеменных связей становится в конце X — начале XI в.,2 в результате чего племенные союзы постепенно уступают место союзам территориальных общин, именуемым в летописях волостями и землями. Они состояли из главных городов, пригородов и прилегающих к ним сельских округ. Господствующее положение в этой системе занимала община главного города. Такого рода социально-политические образования во многом схожи с городами-государствами древних обществ. В XI—XII вв. мы и наблюдаем строительство городов-государств, или городских волостей.3 По мере их развития создавался механизм управления, конституировались волостные органы, иными словами, шел процесс «мужания» городов-государств, представлявших собою республики с демократическим уклоном. Важнейшим фактором истории государства той поры следует считать появление такого признака государственности, как размещение населения по территориальному принципу. Становление государства на Руси тем самым завершилось.4 Все это присуще было и Новгороду.

Кризис родовых отношений, изнурительная война с печенегами подорвали могущество Киева. Его господство в Новгороде пошатнулось. По сообщению Повести временных лет, записанному под 1014 г., князь Ярослав, сидевший на новгородском столе, «уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху. И тако даяху вси посадници новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимерь: "Требите путь и мостите мост", — хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся».5 Под словом «урок» подразумевалась скорее всего дань, имеющая определенные размеры, обусловленные уговором, соглашением.6 Значит, Ярослав, являясь новгородским князем, отказал в уплате дани своему отцу, киевскому князю Владимиру. Если вспомнить, что данничество тогда было главной формой зависимости подчиненных Киеву восточнославянских племен, то поступок Ярослава не может быть истолкован иначе, как стремление освободиться от этой зависимости.7 Князь, нарушая привычные отношения с днепровской столицей, вряд ли преследовал только собственные цели.8 Его политика отвечала интересам новгородцев.9 Вот почему можно предположить, что к разрыву с отцом Ярослава побуждали новгородцы, тяготившиеся обязанностью «давать дань» Киеву. Во всяком случае, без их поддержки Ярослав не вступил бы в борьбу с Киевом.

По А.Н. Насонову, местная знать хотела «иметь своего новгородского князя или посадника и в его лице — проводника и защитника своих интересов». Князь Ярослав «в некоторой степени отвечал» ее запросам.10 «Пока он сидел в Новгороде при жизни отца, он втянулся, видимо, в новгородские интересы, стал как бы проводником их интересов».11 Здесь у А.Н. Насонова, на наш взгляд, все верно, за исключением того, что Ярослав проникался интересами лишь знати. По нашему мнению, деятельность князя направлялась в немалой мере новгородской общиной в целом. Да и знатные новгородцы не противостояли рядовым, составляя с ними единую, еще не разделенную на классы социальную организацию.

Южный летописец, поведавший о прекращении выплаты дани Ярославом Киеву, как будто не различал новгородских князей и посадников начала XI в. Правда, в Новгородской Первой летописи младшего извода вместо посадников Повести временных лет выступают князья: «И тако даяху въси князи новгородстии».12 В Никоновской летописи «князи» персонифицированы: «...якоже и Вышеслав преже, такоже и сам Ярослав даяще, также не въсхоте давати отцу своему...»13 В.Л. Янин, отдающий предпочтение тексту Повести временных лет, пишет: «Этот текст практически ставит знак равенства между посадниками ранней поры и князьями, получившими власть над Новгородом из рук киевского князя. Между понятиями "новгородский князь" и "новгородский посадник" была незначительная разница, которая вызывалась разной емкостью понятий. Все новгородские князья раннего времени были посадниками, но не все новгородские посадники были князьями, так как термин "князь" определяет не только характер власти, но и принадлежность к потомству Рюрика».14 Какое-то время нам казалось, что соображения В.Л. Янина закрывают вопрос.15 Но теперь, после проведенного исследования политической истории Новгорода конца IX—X вв., мы убедились в том, что обсуждение данного вопроса может быть продолжено. Нельзя, вероятно, рассуждать тут безотносительно к тому, с чьей стороны определяются понятия «князь» и «посадник»: киевской или новгородской. То, о чем говорит В.Л. Янин, характеризует взгляд великого киевского князя. Для него действительно все князья, направленные из Киева в Новгород, — посадники. Поэтому княжение и посадничество в глазах киевских правителей мало чем отличались друг от друга. Эта точка зрения и нашла отражение в киевской летописи, т. е. в Повести временных лет. Иначе виделось соотношение княжения и посадничества с волховских берегов. Новгородцы не смешивали княжения с посадничеством.16 Они предпочитали иметь у себя князя, а не посадника. Борьба новгородцев за княжение явственно прослеживается по источникам второй половины X в. Прибытие в Новгород посадника воспринималось местным населением как ущемление свободы и установление более откровенной и неприкрытой зависимости от Киева. Этот взгляд на посадников хорошо обозначил владимирский летописец, рассказывая о том, как ростовцы и суздальцы в знак господства над городом Владимиром собирались посадить в нем посадника.17 Понятно и то, почему новгородский пригород Псков, как, впрочем, и многие другие пригороды различных земель-волостей Древней Руси, старались учредить в своем городе княжение взамен посадничества, чтобы выделиться в самостоятельную волость, независимую от метрополии.18 В XII в. повторялось то, что происходило раньше, но только не в пределах Руси, а в рамках отдельных волостных союзов.

Возвращаясь к Ярославу, отказавшемуся посылать дань в Киев, надо сказать, что в его поведении отразились интересы Новгорода, с одной стороны, и усиление последнего — с другой. Однако вскоре отношения новгородцев с князем омрачились. Ярослав, «бояся отца своего», привел в Новгород «из-за моря» варягов. И те от сытой жизни и безделья «насилье творяху новгородцем и женам их. Вставше новгородци избиша варягы во дворе Поромони. И разгневася Ярослав, и шед на Роком, седе во дворе. Послав к новгородцем, рече: "Уже мне сих не крести". И позва к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы, и обльстив я исече».19

В исторической литературе избиение новгородцами варягов нередко именуют «восстанием»,20 а порой — «большим восстанием».21 М.Н. Тихомиров, принадлежащий к числу ученых, развивающих идею о восстании, следующим образом доказывает ее правомерность: «Насилия варяжских дружинников Ярослава вызвали восстание новгородцев, перебивших варягов на "Поромоне дворе". Слова "вставше новгородци", т. е. "восстали новгородцы", прямо указывают, что в Новгороде произошло именно восстание».22 Но эти слова могут означать также и несколько иное: «выступили новгородцы», «поднялись новгородцы».23 Видимо, восстание нашим историкам понадобилось для того, чтобы придать произошедшему кровопролитию характер классового конфликта. Поэтому Л.В. Черепнин среди причин восстания называет «увеличение повинностей с населения», вызванное необходимостью содержания варягов,24 а В.И. Буганов утверждает, что движение новгородцев было направлено «против гнета и насилий части дружины местного князя, и это обстоятельство придает ему несомненные черты классового выступления новгородских людей, которые "вставше", по словам летописца, т. е. "восстали", против насильников». Расправа же Ярослава с новгородцами в Ракоме — это, считает В.И. Буганов, «классовая месть главы местной власти по отношению к новгородцам».25

Начнем с того, что в древних источниках нет сведений, говорящих об «увеличении повинностей с населения» или о «гнете», которому оно подвергалось.26 Непонятно, почему наемники-варяги являются «частью дружины местного князя», а не войска. Столь аморфные представления о дружине, составлявшей, заметим попутно, ближайшее окружение князя,27 способны только затемнить картину, но не прояснить ее. Самое же главное заключается в том, что столкновение новгородцев с варягами и ответная кровавая акция Ярослава возникли отнюдь не на классовой почве. Участники событий в Новгороде — свободные люди: с одной стороны, новгородцы, простые и знатные, а с другой — варяги и Ярослав с дружиной. Где же тут классы? Их нет. Они существуют лишь в воображении историков, готовых в любой общественной коллизии найти классовую подоплеку. И последнее замечание: термин «восстание» едва ли равнозначен избиению варягов на «Поромоне дворе». Применение его заранее предполагает наличие острых социальных противоречий в новгородском обществе, чреватых взрывами и потрясениями. Надо помнить об условности этого термина, а еще лучше — отказаться от него.

Столкновение новгородцев с варягами произошло на бытовой почве из-за разнузданного поведения сластолюбивых варягов, покушавшихся на целомудрие замужних женщин Новгорода.28 Но затем оно переросло в политический конфликт между князем и новгородской общиной.

Убийство варягов на «Поромоне дворе» обернулось для части новгородцев трагическими последствиями. Ярослав, разгневанный таким «самоуправством», заманил новгородских «мужей» к себе в ракомскую резиденцию и там их всех перерезал. Повесть временных лет называет пострадавших мужей «нарочитыми»,29 а Новгородская Первая летопись младшего извода говорит о них описательно: «вои славны тысяща».30

Поздние сводчики, соединив сообщения киевской и новгородской летописей, изображали дело так, будто Ярослав истребил в Ракоме 1000 «нарочитых мужей».31 Им следовал В.Н. Татищев: «Пришли к нему (Ярославу. — И.Ф.) знатных новгородцов. до 1000, междо оными и те, которые наиболее в побитии варяг повинны были. Он же... велел варягом всех побить».32 Осторожнее поступил Н.М. Карамзин, который, опустив свидетельство летописи о количестве убитых в Ракоме новгородцев, писал: «Ярослав утаил гнев свой, выехал в загородный дворец, на Ракому, и велел, с притворною ласкою, звать к себе именитых Новгородцев, виновников сего убийства. Они явились без оружия, думая оправдаться пред своим Князем; но Князь не устыдился быть вероломным, и предал их смерти».33 С.М. Соловьев говорит о «главных из убийц», добавляя при этом: «По некоторым известиям, было убито 1000 человек, а другие убежали».34 Согласно Н.И. Костомарову, Ярослав позвал «к себе зачинщиков, вероятно, на мировую. Обольщенные его словами, они явились и были изрублены».35

Свою лепту в расшифровку этого темного места летописи внесли и советские историки. «Нет никакого сомнения в том, — замечал В.В. Мавродин, — что "вои славны тысящу" — это совсем не тысяча славных воинов, а "нарочитые мужи", входившие в состав особой военной организации — тысячи...».36 Д.С. Лихачев высказал догадку, по которой «нарочитые мужи» Повести временных лет есть своеобразный перевод выражения «вои славны тысяща» Новгородской Первой летописи.37 Того же мнения держится Л.В. Черепнин.38 К «нарочитым мужам» относит «посеченных» в Ракоме новгородцев и М.Н. Тихомиров.39 Способом механического соединения известий Повести временных лет и Новгородской Первой летописи выходит из положения М.Б. Свердлов: «Разгневанный Ярослав обманом зазвал на княжеский двор "нарочитых" новгородских мужей и "исече" "вои славны, тысящю"...»40 Если упомянутые исследователи остерегаются оперировать числом убитых, то Б.А. Рыбаков, поверив полностью поздним летописцам, говорит, что Ярослав заманил «1000 славных воинов (возможно, бояр и воевод новгородской тысячи) и изрубил их в отместку за варягов».41 Наконец, согласно В.Ф. Андрееву, Ярослав «собрал самых знатных новгородцев на пир, во время которого приказал своим слугам их убить».42

Следует прежде всего отбросить летописную «тысящу» как количественное обозначение умерщвленных в Ракоме Новгородцев. Слишком неправдоподобно такое число убитых. Эта цифровая «тысяща» появилась, наверное, тогда, когда отошла в прошлое и была основательно забыта военная организация восточных славян, называвшаяся тысячей. Летописцы поздних времен, либо ничего не знавшие, либо имевшие весьма смутное представление о ней, перевели невразумительную «тысящу» на доступный себе и своим современникам язык. Прав В.В. Мавродин, усматривающий в «тысяче» Новгородской Первой летописи местную военную организацию.43 Но автор, на наш взгляд, поспешил, когда «вои славны тысящу» истолковал как синонимическое наименование «нарочитых мужей». Думается, что «вои славны тысяща» — это наиболее видные, прославленные воины из «тысячи», т. е. новгородского ополчения.44 И совсем не обязательно всех их причислять к знатным людям, ибо воинская доблесть в ту пору определялась не родовитостью, а храбростью, мужеством, ловкостью и силой. Вспомним предание о простом кожемяке, которого Владимир за победу в поединке с «печенежином» «створи великим мужем».45 И это не плод фантазии сказителей, а живая историческая действительность.46

Еще не остыла пролитая в Ракоме кровь, как из Киева от сестры Ярослава Предславы пришла весть о смерти отца, великого князя Владимира, и о каиновых делах брата Святополка, вокняжившегося на киевском столе. Ярослав созвал «новгородцов избыток» на вече. «Любимая моя и честная дружина, юже вы исекох вчера в безумии моем, не топерво ми их златом окупите», — жалобно взывал князь. «И тако рче им: "Братье, отец мои Володимир умерл есть, а Святополк княжить в Киеве; хощю на него поити; потягнете по мне". И реша ему новгородци: "А мы, княже, по тобе идем". И собра вои 4000: Варяг бешеть тысяща, а новгородцев 3000; и поиде на нь».47 Так повествует о вечевой сходке местный летописец. «Но, вероятно, — пишет Л.В. Черепнин, — в действительности все было сложнее. Видимо, велись переговоры, в которых Ярослав обещал новгородцам и денежное вознаграждение, и грамоту с какими-то политическими гарантиями».48 Возможно, так оно и было. Но присмотримся к новгородцам, пришедшим на вече. В.Т. Пашуто видит в них «собрание части "нарочитых мужей", санкционирующее войну и сбор ополчения для князя».49 Чтобы убедить читателя в своей правоте, он отсылает его к Повести временных лет и Новгородской Первой летописи, но сам воспроизводит события только по Повести временных лет, поскольку в новгородском источнике нет ни единого упоминания о «нарочитых мужах», а речь идет о «новгородцах» и «гражанах», причем в синонимическом значении терминов. Называет он и «вои славну тысящу», с которыми мы уже разбирались. Следовательно, «нарочитых мужей» В.Т. Пашуто извлекает из Повести временных лет. Однако и материал Повести позволяет сделать иное, чем у В.Т. Пашуто, заключение. Варягов, как явствует из этой летописи, перебили новгородцы, в том числе и «нарочитые мужи». Последнее вытекает из слов: «И позва (Ярослав. — И.Ф.) к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы...»50 Выделяя знатных людей из общей массы новгородцев, летописец предостерегает тем от отождествления понятий «новгородцы» и «нарочитые мужи». Новгородцы — это широкий круг людей, куда входят и «нарочитые».51 Вот почему сводить вече, созванное Ярославом, к совещанию князя с «нарочитыми мужами» нельзя. Вече здесь — народное собрание (с участием, разумеется, знати), вотирующее чрезвычайно существенный вопрос о военном походе.

Почему новгородцы так быстро помирились с Ярославом и решили воевать со Святополком? «Причину такого решения новгородцев, — говорил С.М. Соловьев, — объяснить легко. Предприятие Ярослава против Владимира было к выгоде новгородцев, освобождавшихся от платежа дани в Киев: отказаться помочь Ярославу, принудить его к бегству — значит возобновить прежние отношения к Киеву, принять опять посадника киевского князя, простого мужа, чего очень не любили города...».52 Сходным образом размышлял А.Н. Насонов, предполагавший, что новгородцы «боялись наместников Святополка в Новгороде и рассчитывали, что Ярослав пойдет навстречу их интересам».53 Следовательно, поддержав Ярослава, новгородцы думали больше о себе, чем о князе. С победой Ярослава они связывали надежды на дальнейшее укрепление своей независимости от Киева.54

Борьба оказалась трудной, поскольку в нее вмешался польский король Болеслав, призванный Святополком на помощь. Однажды на волховских берегах разыгралась сцена, представляющая для изучения нашей темы существенное значение. Разбитый в бою Ярослав «прибегшю Новугороду, и хотяше бежати за море, и посадник Коснятин, сын Добрынь, с новгородьци расекоша лодье Ярославле, рекуще: "Хочем ся и еще бити с Болеславом и с Святополкомь". Начата скот събирати от мужа по 4 куны, и от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И приведоша варягы, и вдаша им скот, и совокупи Ярослав воя многы».55

В плане изучения народных волнений в Новгороде начала XI в. эта летописная заметка заслуживает не меньшего внимания, чем известия о возмущении новгородцев бесчинствами варягов. За лапидарной записью скрывается крупное столкновение новгородской общины с князем, который намеревался бросить Новгород на произвол судьбы перед лицом угрозы киевской. Выступление новгородцев было направлено не столько против самого Ярослава, сколько против его решения оставить Новгород, неприемлемого для жителей Новгородской земли. Полагаем, что Б.А. Рыбаков искажает в данном случае суть конфликта между Ярославом и новгородцами, сводя ее к борьбе «Новгорода против князя (Ярослава. — И.Ф.) за независимость».56 Новгородцы боролись не с Ярославом, а со Святополком, стремясь утвердить свою независимость не от первого, а от второго.

Волнения в Новгороде, встревоженном приготовляемым бегством князя «за море», продемонстрировали самостоятельность новгородцев, идущую наперекор желанию Ярослава: они не уговаривают князя, а энергично пресекают его трусливый замысел покинуть Новгород. Стало быть, новгородцы представляли собой довольно консолидированную общину, способную в сжатый срок мобилизовать финансовые и людские ресурсы на войну с врагом. Решительность новгородцев вполне объясняет сложившаяся ситуация: поражение Ярослава и его бегство «за море» создавали Святополку благоприятные условия для овладения Новгородом с вытекающим отсюда ужесточением зависимости от Киева. Обращает внимание одна важнейшая деталь: новгородцев возглавляет Коснятин, которого летописец, несмотря на присутствие в Новгороде князя, называет посадником. Факт, весьма знаменательный, указывающий на появление первых проблесков единовременного существования в городе двух институтов: княжения и посадничества.57 Последующая судьба Коснятина согласуется с нашим предположением. По словам летописца, Ярослав «разгневася на нь и поточи и Ростову; на 3 лето повеле убити и в Муроме на Оце реце».58 Известие о смерти Коснятина датируется в летописях 1019 г. Однако в Списке князей, дошедшем до нас в составе Новгородской Первой летописи младшего извода, имеются детали, заставляющие исследователей усомниться в достоверности этой датировки убийства посадника Коснятина.59 В Списке читаем: «А се в Новегороде: пръвыи князь по крещении Вышеслав, сын Володимири; и по нем брат его Ярослав, и володеше землею; и идя к Кыеву, и посади в Новегороде Коснятина Добрынина. И родися у Ярослава сын Илья, и посади в Новегороде, и умре. И потом разгневася Ярослав на Коснятина, и заточи и, а сына своего Володимира посади Новегороде».60

В.Л. Янин, исходя из сведений Списка, связал окончание посадничества Коснятина с вокняжением в Новгороде Ильи Ярославича в 1030 г. По мнению историка, Коснятин посадничал с 1016 по 1030 г.61 Важным доводом для В.Л. Янина послужило и то обстоятельство, что, относя гибель Коснятина к 1019 г., мы тем самым должны предположить наличие длительного периода, вообще не занятого посадничеством, а это — невозможно.62

Если придерживаться Списка князей, то надо признать, что посадничество Коснятина не прерывалось полностью с появлением в Новгороде Ильи. Оно продолжалось какое-то время и после его смерти. Об этом свидетельствуют два факта, отложившиеся в Списке. Во-первых, составитель перечня князей приурочил заточение Коснятина не к моменту смерти Ильи, а ко времени более позднему, обозначив его словом «потом». Во-вторых, он начал княжение Владимира не с кончины Ильи, а с устранения Коснятина («разгневася Ярослав на Коснятина, и заточи и, а сына своего Володимера посади Новегороде»). Отсюда ясно, что между княжением Ильи и Владимира правящие функции (видимо, посадничьи) осуществлял Коснятин. И здесь необходимо подчеркнуть следующее: составитель ничего не говорит о посажении Коснятина после смерти Ильи. Это можно понимать двояко: либо так, что Коснятин посадничал параллельно княжению Ильи, либо он, опираясь на новгородцев, узурпировал (по отношению к Ярославу) посадничьи права. И то и другое было явным нарушением киевских традиционных основ посадничества, значительным продвижением новгородцев в деле созидания собственного института посадников, что подрывало влияние великого князя или его представителей в столице Северной Руси. Вот почему Ярослав, сажая в Новгороде Владимира и сопровождая вокняжение сына своего наложением дани на новгородцев,63 наносит удар по едва завязавшемуся новгородскому посадничеству в лице Коснятина, отбросив местную государственность на несколько десятилетий вспять.64 Но чтобы расправиться с Коснятином, ему пришлось увезти опального посадника в далекий Ростов, а затем — в Муром и там совершить убийство. Расправа с Коснятином в Муроме, а не в Новгороде свидетельствует о популярности посадника среди новгородцев и его тесных связях с новгородским обществом, внушающих серьезные опасения Ярославу. Не «политический вождь новгородского боярства», каким изображает Коснятина Б.А. Рыбаков,65 был страшен Ярославу, а признанный лидер новгородской общины, много сделавший для утверждения самостоятельности Новгорода. Недаром Коснятин включен в Список новгородских посадников, находящийся в составе Новгородской Первой летописи младшего извода, и поставлен там первым после легендарного Гостомысла.66

Новгородцы помогали Ярославу до победного конца, и он «седе на столе отца своего Володимера; и абие нача вои свои делите, старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородцом по 10 гривен всем, и отпусти их всех домов, и дав им правду, и устав списав, тако рекши им: "По се грамоте ходите, якоже списах вам, такоже держите"».67 Князь вознаградил за ратный труд новгородцев. Надо думать, они были довольны. Награжденными среди прочих оказались и смерды. Отсюда М.Н. Тихомиров заключил, что в составе войска Ярослава были горожане и крестьяне.68 Мы не отрицаем, больше того, предполагаем участие в походе сельских жителей Новгородской земли. Но считаем, что за смердами летописной статьи скрывались не крестьяне, а подчиненные Новгороду иноязычные племена. Таково вообще раннее значение термина «смерды»69. Покоренные племена обязаны были поставлять своим победителям дань и воинов, когда в последних возникала потребность. Стало быть, во многом случайное упоминание о смердах в составе новгородского войска обнаруживает племена, находившиеся под властью новгородской общины. Их приниженное положение подчеркнуто самым низким денежным вознаграждением: смерды получили в десять раз меньше, чем новгородцы.

Ярослав, по словам А.Н. Насонова, заняв киевский стол, «пошел навстречу интересам новгородской знати. Во-первых, еще в XIII в. в Новгороде хранились "Ярославли грамоты", на которых целовали крест садившиеся в Новгороде князья; следовательно, это были грамоты, обеспечивавшие какие-то интересы Новгорода. Во-вторых, заняв Киев, Ярослав дал новгородцам какую-то "правду" и, "устав списав", сказал им: "По сеи грамоте ходите, якоже писах вам, такоже дерьжите". В-третьих, по исследованию летописных текстов Шахматова, при Ярославе дань из Новгорода в Киев была снижена с 3000 гривен до 300».70 Перечисленные льготы, предоставленные Ярославом Новгороду, отвечали ожиданиям нс только знатных людей, но и рядовых новгородцев. У А.Н. Насонова, как и у других исследователей, спеленутых классовой теорией исторического процесса, везде и всюду доминируют интересы знати и нет выхода чаяниям народных масс, обрекаемых на пассивно-страдательную роль. Чтобы двигаться дальше в научном познании древнерусской истории, необходимо преодолеть этот схематизм и однобокость.71

В летописи после рассказа о «правде» и «уставе», данных князем Ярославом Новгороду, следует текст Краткой Правды. В советской историографии широкое распространение получило мнение, что так называемая Древнейшая Правда и есть та грамота, которую пожаловал Ярослав новгородцам под влиянием событий 1015—1016 гг.72 Однако назначение ее видится ученым по-разному. «В Древнейшей Правде, — пишет М.Н. Тихомиров, — мы имеем жалованную грамоту, освобождающую новгородцев от княжеского суда и проторей в пользу князя».73 По-другому думает Л.В. Черепнин: «Анализируя Древнейшую Правду, надо учитывать ее назначение. Явившись продуктом острой политической борьбы в Новгороде, она должна была гарантировать новгородскому населению, прежде всего горожанам, охрану от притеснений со стороны княжеских дружинников, и особенно со стороны наемных варягов. Она должна была в то же время создать княжеской дружине, варягам в том числе, условия, которые обеспечили бы им защиту от выступлений против них новгородцев».74 Согласно наблюдениям А.А. Зимина, Правда Ярослава «представляла собой уступку княжеской власти новгородцам, гарантию от повторения убийств, оскорблений и хищений, вызванную требованиями самих новгородцев». Автор устанавливает «чрезвычайный характер» закона, принятого Ярославом.75 Б.А. Рыбаков на всех статьях Устава Ярослава, или Древнейшей Правды, нашел «явный отпечаток» новгородских событий 1015 г. Этот судебник защищал «жизнь, честь и имущество новгородских мужей и простых словен от бесцеремонных посягательств варягов, нанятых для участия в усобицах».76 В.Л. Янин, обобщая историографию вопроса, писал: «В советской исторической литературе выработана и политическая характеристика Древней Правды, рассматриваемой как акт, в котором гарантируется юридическая защита "новгородских мужей" от произвола княжеской дружины. Совершение этого акта исследователи справедливо связывают с обострением классовой и политической борьбы в Новгороде в момент, политически сложный для самого Ярослава».77 Ученый полагает, что «льготы, данные новгородцам, адекватны Древнейшей Правде, которая уже в XI в. приобрела общерусский характер и потеряла свою новгородскую исключительность».78 На наш взгляд, «новгородская исключительность» Древнейшей Правды вряд ли когда-нибудь имела место. Ведь до сих пор не доказано ее соответствие социальным условиям, составляющим специфику Новгорода, и вследствие этого невозможность применения данного судебника в других древнерусских землях. Напротив, «новгородская исключительность» памятника является эфемерной и, по признанию самого В.Л. Янина, исчезает еще в XI в. Другой сторонник «новгородской исключительности» Древнейшей Правды Б.А. Рыбаков вынужден заявить: «Созданный в конкретных исторических условиях в 1015 г. (в Новгородской летописи ошибочно назван 1016 г.), "Устав Ярослава" оказался вполне применимым ко всем вообще случаям уличных побоищ, столь обычных в средневековых городах, и просуществовал несколько веков, входя в сборники других княжеских законов XI—XII вв.».79 Этот универсализм норм Правды Ярослава рождает подозрение относительно ее создания в связи с конкретными событиями 1015 г. Не поэтому ли вопрос о времени и причинах возникновения Древнейшей Правды был и остается, по выражению М.Н. Тихомирова, «в достаточной мере темным». Историки предлагают различные варианты его решения. Одни считают, что Древнейшая Правда была составлена еще до Ярослава, другие датируют появление ее временем княжения Ярослава, указывая на 1015—1016 или 1036 гг., третьи полагают, что она возникла во второй половине XI столетия.80 Более ясным представляется нашим исследователям вопрос о новгородском происхождении Древнейшей Правды. Едва ли не основным доказательством здесь служит «новгородская» лексика, выявляемая при анализе законодательного сборника. В частности, обращается внимание на новгородскую терминологию, запечатленную в таких словах, как русин, варяг, колбяг, гридин, купец, изгой, ябедник, видок, поручник, мзда, скот.81 Этот способ аргументации, будучи сам по себе не столь уж безупречным, поскольку исключить использование в первой половине XI в. на юге (скажем, в Киеве) многих из названных слов невозможно, не доказывает главного: выдачу Правды Ярославом именно в Новгороде. «Новгородская» терминология Древнейшей Правды может свидетельствовать о том, что над составлением ее работал новгородец, входивший в ближайшее окружение Ярослава. Необязательно также полагать, что Правда дана в Новгороде. Вспоминается в этой связи весьма важное наблюдение М.Н. Тихомирова: «По точному смыслу летописи, "Правда" и письменный устав были даны в Киеве. На это, может быть, указывает и то обстоятельство, что "русин" (киевлянин) и "Словении" (новгородец) одинаково упомянуты в первой же статье "Правды"».82

Мысль о Древнейшей Правде как отклике на события 1015 г. покоится на шатких основаниях, что, впрочем, не мешает некоторым историкам предаваться фантазии. «Юридический документ, определяющий штрафы за различные преступления против личности, — пишет в добропорядочном академическом издании Б.А. Рыбаков, — не менее красочно, чем летопись, рисует нам город в условиях заполнения его праздными наемниками, буянищами на улицах и в домах. Город населен рыцарями и холопами; рыцари ездят верхом на конях, вооружены мечами, копьями, щитами; холопы и челядинцы иногда вступают в городскую драку, помогая своему господину, бьют жердями и батогами свободных людей, а когда приходится туго, то ищут защиты в господских хоромах. А иногда иной челядин, воспользовавшись случаем, скроется от господина во дворе чужеземца. В числе рыцарей, ради которых написан охраняющий их закон, есть и прибывшие из Киевской земли "русины", и княжеские гриди, на которых шла тысяча гривен новгородских даней, и купчины, по обычаю того времени, очевидно, тоже перепоясанные мечами, и важные княжеские чиновники — "ябедники" и мечники, следившие за сбором доходов и вершившие княжеский суд. Закон заодно защищал и более широкие круги новгородского населения — тут упомянуты и изгои, выходцы из общин, порвавшие связи с прошлым и не нашедшие своего места в жизни, и просто "словене", жители обширной Новгородской земли».83

Сравнение летописного рассказа о событиях 1015 г. с текстом Древнейшей Правды (точнее статей, которые принято относить к законодательству Ярослава) показывает их явное несоответствие друг другу: в летописи говорится о насилиях варягов над «мужатыми женами», вызвавших возмущение и гнев новгородцев, а Правда об этом умалчивает, сосредоточившись на казусах, возникающих среди мужской половины населения.

В историографии не раз отмечалась избирательность статей Древнейшей Правды. А.А. Зимин пояснял эту особенность документа его «чрезвычайным характером». Поспешность, с которой Ярослав издавал закон, позволила «выбрать и кодифицировать лишь часть из комплекса правовых норм Руси X — начала XI в., внеся в них ряд изменений, в которых отразились требования момента».84 По М.Б. Свердлову, «избирательность норм Древнейшей Правды объясняется целью ее издания — урегулировать социальные конфликты, избежать в дальнейшем столкновений новгородцев с наемниками-варягами и купцами-колбягами, стабилизировать положение в Новгороде после завоевания Ярославом с помощью новгородцев и варягов киевского великокняжеского стола в 1015—1016 гг.».85 Многие исследователи, в том числе и названные, рассуждают так, как будто в руках держат отдельный законченный памятник, т. е. Древнейшую Правду. Но это не так, ибо мы располагаем Краткой Правдой, являющейся редакцией двух основных сборников законодательства, связанных с именами Ярослава и его сыновей. Краткая Правда хотя и скомбинирована в основном из двух Правд,86 но не механически, а синтетически.87 Поэтому она — относительно цельный памятник, соединивший в себе несколько источников «после соответствующей переработки и редакционных изменений».88 В процессе «переработки и редакционных изменений» кое-что в Древнейшей Правде могло быть опущено. Но допустим все же, что статьи 1 —18 достаточно полно представляют Древнейшую Правду. Характер их подтверждает, по нашему мнению, правоту тех ученых, которые считали, что Правда Ярослава была обращена непосредственно к народной массе и регулировала отношения внутри этой массы.89 Муж Древнейшей Правды отнюдь не знатный рыцарь или княжеский дружинник, как полагал некогда Б.Д. Греков и как считает ныне Б.А. Рыбаков вместе с другими исследователями, а свободный общинник, свободный человек, полноправный член общины.90 При таком подходе избирательность норм Правды Ярослава приобретает иной смысл и направленность, чем доказывают современные авторы.

Большая часть статей Древнейшей Правды (1—10) трактуем казусы, относящиеся к преступлениям против личности. По существу тому же посвящены и некоторые статьи из комплекса узаконений, связанных с нарушением прав собственности (ст. 11 —18). В самом деле, воровство или порча коня, оружия и одежды могут рассматриваться как преобразованные преступления против личности, поскольку имущество (особенно личные вещи) и его владелец, по традиционным представлениям и верованиям того времени, воспринимались в тесном, почти неразрывном единстве. Почему же законодатель сконцентрировал свое внимание на подобного рода преступлениях? Ответ на поставленный вопрос надо, по нашему убеждению, искать в социальной обстановке Руси конца X — начала XI в.

Ломка родовых отношений расстроила прежнюю систему защиты индивида. Внутренний мир был нарушен. Умножились «разбои», т. е. преступления против личности.91 В этих условиях возрастает значение публичной власти князя как стабилизирующего фактора общественной жизни. Известную роль в достижении внутреннего мира играла и большая семья, пришедшая на смену рода. Она взяла на себя осуществление кровной мести, получала денежное возмещение за убитого сородича, если стороны приходили к полюбовному соглашению.92 Однако не все люди находились под защитным покровом большой семьи. На Руси конца X — начала XI в. появились группы и категории лиц (от изгоев до «княжих мужей»), не связанные с крупными семейными объединениями. В аналогичное состояние попадали пребывающие в русские города иноземцы. Заботу по обеспечению безопасности всех этих, не защищенных кровными союзами, людей брал на себя князь или его представители. Из слияния двух названных правовых тенденций и вышла Древнейшая Правда, представлявшая собой запись норм обычного права, приспособленных к изменившимся социальным условиям (распад рода на большие семьи), и новых узаконений, возникших в процессе княжеского правотворчества. Едва ли оправдана категоричность С.В. Юшкова, заявлявшего: «Только в предположении, что нормы, которые излагались в Древнейшей Правде, являются новыми, до сих пор широкой массе населения и судебно-административному аппарату неизвестными, можно понять смысл издания особого Устава и его обнародования».93 Древнейшая Правда, думается, откроет свою тайну, если видеть в ней сочетание обычного и писаного права. Была ли она специально составлена Ярославом для Новгорода, как считают многие новейшие исследователи?94 Еще сорок с лишним лет назад С.В. Юшков писал: «Взгляд о новгородском происхождении, который с такой настойчивостью защищался целым рядом исследователей, начиная от В.Н. Татищева и кончая М.Н. Тихомировым и Л.В. Черепниным, не подтверждается убедительными аргументами. Нельзя принять ни взгляд о том, что Правда Ярослава дана в награду новгородцам за их помощь в борьбе со Святославом (?), ни взгляд о том, что Правда Ярослава дана новгородцам в целях защиты выделившегося из княжеского двора новгородского общества, ни взгляд о том, что Правда Ярослава дана в целях защиты новгородцев от притеснения пришлой варяжской военной дружины».95 Однако сторонники новгородского происхождения Древнейшей Правды не сдавались. И все-таки, несмотря на их завидное упорство, предположение о новгородском происхождении Правды Ярослава, как справедливо заметил В.Ф. Андреев, «еще рано переводить в разряд исторических аксиом. Оно нуждается в веских доказательствах».96 С.В. Юшков, противник гипотезы новгородского назначения Древнейшей Правды, распространял ее действие «по всему пространству Киевской Руси», а возникновение связывал с Киевом.97 Последняя догадка не вызывает возражений. Но что касается изначального применения Древнейшей Правды на территории всей Киевской Руси, то тут имеются определенные сомнения. Нам кажется, что Древнейшую правду надо рассматривать как результат отношений Киевской и Новгородской земель. Именно так нас ориентирует «русин» и «Словении», встречаемые в памятнике. Если бы Правда была предназначена только для Новгорода, то упоминание в ней «словенина» становилось бы излишним, как излишним оказалось бы упоминание «русина», будь она предназначена только для Киева. Значит, Древнейшая Правда создавалась в качестве судебника с применением в Киеве и Новгороде, Киевской и Новгородской землях. Да и само ограничение русином (житель Киевской земли) и словенином (житель Новгородской земли) показательно. Оно также свидетельствует о составлении Древнейшей Правды для Киева и Новгорода. Не случайно и то, что русин и Словении названы среди лиц, защищаемых не союзом родственников, а княжим правом: русин в Новгороде, как и Словении в Киеве, были одинокими перед внешним миром и потому нуждались в княжеской защите.

Трудно определить точное время издания Древнейшей Правды. Вероятно, это произошло вскоре после вокняжения в 1016 г. Ярослава в Киеве, где и был подготовлен данный кодекс.

С.В. Юшков справедливо замечал, что, появление Древнейшей Правды было обусловлено «всем ходом общественно-экономического и политического развития» Древней Руси.98 Вместе с тем Правда Ярослава, предназначенная для Киевской и Новгородской земель, должна рассматриваться под углом отношений Киева с Новгородом. С этой точки зрения создание Древнейшей Правды явилось очередной попыткой Киева привязать к себе Новгород и тем самым удержать свое господство над ним. Такие попытки, как мы уже не раз отмечали, предпринимались из днепровской столицы и ранее, причем с использованием различных средств: военных, политических и даже идеологических (крещение Новгорода). Теперь была осуществлена акция по выработке единого для двух волостей сборника законов. Но, вопреки гегемонистской политике Киева, новгородцы упорно, хотя и не столь быстро, как им хотелось, шли к поставленной цели: установлению полной независимости от Киева. В начале XI в. заметны определенные результаты этого движения. В чем они заключались?

Новгород в первые десятилетия XI в. выступает достаточно консолидированной общиной. Рельефно вырисовываются контуры новгородского веча, обладавшего необходимой силой, чтобы при случае противостоять князю и направлять его деятельность в соответствии с интересами местного общества. Социальную энергию новгородцев в основном поглощала борьба за ослабление зависимости от Киева. Замечательно, что им удалось на некоторое время сделать инструментом этой борьбы князя Ярослава. Тут мы наблюдаем первые проявления новых отношений Новгорода с княжеской властью, которая прежде стояла на страже интересов киевского великого князя, а теперь вынуждена поступиться ими в пользу Новгорода. Наметились перемены и в посадничестве. Появляются ростки посадничества нового типа, сосуществующего с княжением и органически связанного с новгородской общиной. Складываются предпосылки избрания местных посадников взамен присылаемых из Киева. Новые веяния в посадничестве отразились, по нашему мнению, в политической судьбе посадника Коснятина.

Таким образом, начальную историю становления новгородской республики, республиканских органов власти (народное собрание-вече, князь, посадник) надо относить к первой трети XI в. Все это, разумеется, находилось на стадии зарождения и потому мало осязаемо.

К обозначенному времени следует отнести завершение формирования государственности в Новгороде, характеризуемой полным набором присущих ей признаков: наличием еще более окрепшей публичной власти, зачатков «налогообложения» и размещением населения по территориальному принципу. Последующая история новгородской государственности связана с усилением и совершенствованием публичной власти, разветвлением податной системы, углублением территориальных основ расселения.

Завязавшиеся новые отношения в социально-политической жизни Новгорода получили дальнейшее развитие. Вторая половина XI в. сопровождалась заметными переменами в положении князя на новгородском столе. Эти перемены нельзя рассматривать изолированно от борьбы новгородцев против господства Киева, отчаянно цеплявшегося за старину. Именно успехи ее в немалой мере обусловили некоторые существенные изменения статуса князя в новгородском обществе. Конечно, названные изменения отражали и общий ход эволюции института княжеской власти на Руси XI в.: от власти вождя (князя) союза племен к власти князя города-волости. Однако мы все же не должны забывать об особенностях княжеской власти в Новгороде, состоявшей в том, что власть князя здесь формировалась под воздействием напряженной борьбы новгородцев за ликвидацию зависимости от киевских правителей. Результаты этого воздействия мы видим в практике изгнания князей, которая в новгородской истории второй половины XI в. прослеживается четко и определенно.

В Повести временных лет под 1064 г. читаем следующее: «Бежа Ростислав Тмутороканю, сын Володимерь, внук Ярославль, и с ним бежа Порей и Вышата, сын Остромирь воеводы Новгородьского».99 Из летописного текста неясно, откуда «бежа» Ростислав. Известие летописца о том, что князь бежал в компании с Вышатой, сыном новгородского посадника Остромира, как будто намекает на бегство из Новгорода. Однако, согласно С.М. Соловьеву, Ростислав, недовольный своими старшими родичами-дядьями, бежал из Владимира-Волынского, где княжил.100 О.М. Рапов допускает возможность попытки Ростислава, являвшегося Владимиро-Волынским князем, «овладеть своей отчиной с помощью новгородских бояр». Но это ему не удалось, и он, потерпев поражение, бежал на юг.101 И все-таки версия бегства Ростислава из Новгорода не исключена. Об этом сообщают некоторые, правда поздние, летописи.102 Красноречиво и помеченное 1052 г. свидетельство В.Н. Татищева, почерпнутое, вероятно, из древних источников: «Преставися Владимир, сын Ярославль старейший, в Новегороде октября 4 дня в неделю и положен бысть во святей Софии, ю же бе сам создал. По нем остался сын его Ростислав в Новгороде и Ростове».103 Н.М. Карамзин, принимая поздние летописные сведения о бегстве князя Ростислава, писал: «Владимир Ярославич оставил сына, Ростислава, который, не имея никакого удела, жил праздно в Новегороде».104 Мысль о том, что Ростислав Владимирович бежал именно из Новгорода, среди советских историков разделял И.М. Троцкий.105 Он предложил следующий порядок «новгородского княжения после Владимира Ярославича: с 1052 по 1054 г. в Новгороде — Изяслав; в 1054 г. он уходит в Киев, оставляя в Новгороде Остромира. Остромир... умер, вероятно, в 1060 г. Этим объясняется появление в 1061 г. в Новгороде Ростислава: его воеводой и, вероятно, ментором был Вышата, сын Остромира, который при жизни отца едва ли бы захотел отнять у последнего Новгород. С 1061 г. по 1064 г. в Новгороде сидит Ростислав Владимирович».106 И.М. Троцкий, как видим, стремился хронологически связать княжение Ростислава с рассказом летописей под 1064 г. о его бегстве. В итоге исследователь, пользовавшийся известием В.Н. Татищева о правлении в Новгороде Ростислава после смерти Владимира Ярославича как «вполне правдоподобной гипотезой», оказался в противоречии с самим собой.107 К сказанному надо добавить, что в исторической литературе есть и другие представления о порядке княжений в Новгороде рассматриваемого времени. Одно из них принадлежит В.Л. Янину, который о княжении в Новгороде Ростислава вообще ничего не говорит.108 Конечно, это не означает, что догадка о пребывании в Новгороде князя Ростислава лишена всякого смысла. Слишком скудны, лапидарны и сбивчивы находящиеся в нашем распоряжении источники, чтобы делать на их основании какие-либо строго определенные выводы. Вот почему такая догадка имеет право на существование в качестве гипотезы наряду с иными гипотетическими соображениями историков.

В.Л. Янин, внимательно изучавший политическую историю Новгорода XI столетия, убедился в том, что «между 1052 и 1054 гг. судьба новгородского стола остается неясной».109 Если данное наблюдение В.Л. Янина сопоставить с упомянутым выше известием В.Н. Татищева о Ростиславе, можно думать, что княжение последнего в Новгороде падает на указанный промежуток времени. Этому предположению, казалось бы, противоречит летописное сообщение 1064 г. насчет бегства Ростислава в Тмутаракань. Однако могло быть так, что в летописном рассказе слились воедино, под одним годом, происшествия, случившиеся в разное время: бегство Ростислава из Новгорода и борьба его за Тмутаракань. Подобные приемы летописца не являются тайной для современного исследователя.110

Итак, по нашему предположению, князь Ростислав где-то между 1052 и 1054 гг. бежал из Новгорода. Факт бегства вводит нас в чрезвычайную обстановку. Судя по всему, И.М. Троцкий был прав, когда характеризовал уход Ростислава из Новгорода как насильственный.111 В целом же эпизод княжения Ростислава свидетельствовал, по мнению ученого, «о непосредственной воле новгородцев в деле выбора князя».112 Думается, следует воздержаться от столь далеко идущего вывода. Видимо, надо говорить об уходе из Новгорода Ростислава, побуждаемого к тому опасностью, грозившей со стороны новгородцев. По существу здесь речь должна идти об изгнании князя из города. Однако на этом основании нельзя заключать о «непосредственной воле новгородцев в деле выбора князя». Новгородцы изгнали неугодного им князя — вот то, что позволяет говорить источник, и не больше.113

Мстислав Изяславич — следующий князь, который привлекает наше внимание. В летописи сохранилась такая о нем запись: «По преставлении Володимерове в Новогороде, Изяслав посади сына своего Мстислава; и победиша на Черехи; бежа к Кыеву, и по взятьи града преста рать».114 По верному замечанию В.Л. Янина, новгородским князем Мстислав стал не ранее 1057 г.115 Конец правлению Мстислава в Новгороде положила битва на Черехе, которую Д.С. Лихачев, а за ним и В.Л. Янин датируют 1067 г., связывая ее с походом полоцкого князя Всеслава на Новгород.116 Причину бегства Мстислава можно понимать по-разному. Побежденный князь бежал с поля боя. Это — простейшее, лежащее на поверхности, объяснение. Но резонно и другое: Мстислав вынужден был удалиться, опасаясь гнева новгородцев, вызванного его поражением в битве.117 В этом случае бегство князя было равносильно изгнанию.

Если наши предположения об изгнании новгородцами князей Ростислава и Мстислава опираются на гипотетические основания, то относительно братьев Глеба и Давыда Святославичей ясность полная. В результате народных волнений князь Глеб бежал из Новгорода и сложил голову в чудской земле: «И посади Святослав сына своего Глеба, и выгнаша из города, и бежа за Волок, и убиша Чюдь».118 Та же участь изгнанника постигла и Давыда. Повесть временных лет под 1095 г. сообщает: «Сего же лета исходяща, иде Давыд Святославичь из Новагорода Смолиньску; новгородци же идоша Ростову по Мьстислава Володимерича. И поемше ведоша и Новугороду, а Давыдови рекоша: "Не ходи к нам". И пошел Давыд воротився Смолиньску, и седе Смолиньске, а Мьстислав Новегороде седе».119 Новгородский летописец говорит более лаконично и определенно: «Давыд прииде к Новугороду княжить; и по двою лету выгнаша и».120 Новгородцы, следовательно, не только изгоняют неугодного правителя, но сами, не оглядываясь на Киев, находят себе нового князя, что по сути равнялось призванию.

Таким образом, изгнание князей, посылаемых из Киева в Новгород, становится во второй половине XI в. привычным явлением,121 что было крупным завоеванием новгородцев в борьбе за освобождение от власти киевских правителей.

Способность выдворить того или иного властителя — явный признак возросшей активности новгородской общины. Правда, до окончательной победы было еще, конечно, далеко. Новгородцы могли изгнать нелюбимого князя, но на первых порах они не имели сил, чтобы не принять князей, направляемых в Новгород киевскими руководителями. И все-таки новгородцы, утверждая de facto, а затем и de jure изгнание князей, сделали важный шаг на пути к суверенной республике. Было бы методическим упущением рассматривать эту практику изолированно от тех изменений в статусе князей, которые происходили во второй половине XI в. на юге, в Киеве. Здесь мы видим сходную картину: князей тут также начинают изгонять. Яркая иллюстрация тому — события 1068 г. в Киеве, где «людье кыевстии», т. е. широкие массы населения киевской волости, прогнали князя Изяслава, разорили и разграбили его «двор», провозгласив своим князем Всеслава полоцкого.122 Подобное обращение «кыян» с местными князьями вдохновляло, безусловно, и новгородцев действовать таким же способом. Во всяком случае, новые веяния, ощущаемые в Киеве, не могли не коснуться новгородского общества.

Изгнание князей предполагает их призвание. С точки зрения логической, данный тезис справедлив. Исторически же события в Новгородской земле развивались несколько иначе: между актами изгнания и призвания князей легли десятилетия напряженной борьбы Новгорода с киевскими властителями. Изгонять князей новгородцы стали раньше, чем призывать. Процесс формирования республиканских порядков в Новгороде, определивших положение князя, был, следовательно, постепенным и поли-стадийным.

Стремление обособиться от Киева, покончить с тягостной зависимостью сплачивало новгородскую общину. По словам Б.А. Рыбакова, «оно приобретало характер общегородской борьбы всех слоев и групп, объединенных общими задачами. Наличие таких общих задач несколько отодвигало на задний план классовую борьбу...».123 Действительно, огромные усилия, предпринимаемые Новгородом, чтобы отложиться от Киева, поддерживались дружными акциями всех социальных категорий новгородцев, а это, конечно, сглаживало внутренние противоречия в новгородском обществе. Сплоченность Новгорода наглядно проявилась в народных волнениях, описанных летописью под 1071 г. «Сиць бе волхв встал при Глебе Новегороде; глаголеть бо людем, творяся акы бог, и многы прельсти, мало не всего града, глаголашеть бо, яко проведе вся и хуля веру хрестьянскую, глаголашеть бо, яко "Переиду по Волхову пред всеми". И бысть мятежь в граде, и вси яша ему веру, и хотяху погубити епископа. Епископ же, взем крест и облекъся в ризы, ста, рек: "Иже хощеть веру яти волхву, то идеть за нь; аще ли верует кто, то ко кресту да идеть". И разделишася надвое: князь бо Глеб и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва. И бысть мятежь велик межи ими. Глеб же возма топор под скутом, приде к волхву и рече ему: "То веси ли, что утро хощеть быти, и что ли до вечера?" Он же рече: "Проведе вся". И рече Глеб: "То веси ли, что ти хощеть быти днесь?" "Чюдеса велики створю", рече. Глеб же, вынем топор, ростя и, паде мертв, и людье разидошася. Он же погыбе теломь, и душею предавъся дьяволу».124 Таково известие автора Повести временных лет о смуте, которую посеял волхв в Новгороде. Летописец Переяславля Суздальского содержит более краткую запись, принадлежащую новгородскому книжнику.125 В ней нет упоминания о том, что волхв возводил хулу на христианскую веру, ничего не говорится о стычке между епископом, князем Глебом и дружиной, с одной стороны, и новгородцами — с другой. Чудеса волхва сведены лишь к похвальбе перейти на виду у всех Волхов.126 Любопытные нюансы сравнительно с Повестью временных лет находим в Новгородской IV летописи, где сказано, что в Новгороде была «молва не мала», возбужденная волхвом.127 Следовательно, мы располагаем сведениями, хотя и довольно скудными, но позволяющими высказать некоторые предположения о характере происшествий в Новгороде, имевших место во время княжения Глеба Святославича.

Летописец отнес выступление волхва к 1071 г. Однако эта дата, конечно, условна.128 О том, что деятельность новгородского кудесника нельзя безоговорочно связывать с 1071 г., свидетельствует неопределенность записи самого летописца, согласно которой волхв «встал при Глебе в Новегороде», т. е. появился в городе в то время, когда там правил Глеб. Историки неоднократно пытались установить год новгородского «мятежа». По Н.Н. Воронину, он произошел в 1066 г. с приездом в Новгород князя Глеба, вступившего «в борьбу с восстаниями», охватившими город.129 В.В. Мавродин, опираясь на шахматовские «Разыскания», приурочил его к периоду между 1066 и 1069 гг.130 Более определенную датировку предложил М.Н. Тихомиров, указавший на 1068 г.131 Для О.М. Рапова всего вероятнее представляется 1069 г.132

Если в вопросе о датировке новгородских волнений при князе Глебе мнения ученых расходятся, то в их социальной оценке как классового движения, антифеодального по своей природе, они едины.133 На чем построено данное единство? Прежде всего на убеждении, что древнерусское общество было классовым, феодальным. Но это убеждение покоится на шатких основаниях.134

Необходимо заметить, что многие современные исследователи в словах летописца о разделении Новгорода на две противостоящие группы усматривают свидетельство о расколе новгородского общества на классы. Так, М.Н. Тихомиров пишет: «Из летописного рассказа выясняется, что почти весь Новгород поддержал волхва... На стороне епископа оказались только Глеб и дружина, "а людье вси идоша за волхва". Тут обрисовывается столкновение двух антагонистических классов: с одной стороны, феодалы — высшее духовенство вместе с князем и дружинниками, с другой стороны, "людье", широкие массы. Неизвестны реальные поводы к столкновению, но ясна общая картина классовой борьбы в русском городе XI в.».135 По словам Б.Д. Грекова, «волхв агитировал против христианства, за старую языческую веру. Замечательно, что "людье вси идоша за волхва; и бысть мятежь велик межи ими". За христианство стали только князь Глеб и его дружина. Секрет такого разделения идеологических симпатий объясняется в значительной степени тем, что народные массы с новой религией связывали перемены, происходящие в их хозяйственном и правовом положении: князья и их окружение, т. е. наступающая на старую крестьянскую общину сторона, освящали свое поведение новой религией, между тем как волхвы отстаивали старину, при которой смерд когда-то чувствовал себя свободно».136 Подобно М.Н. Тихомирову и Б.Д. Грекову, рассуждает Л.В. Черепнин: «Население (Новгорода. — И.Ф.) разделилось "надвое". За волхвами пошли "людье" (т. е., очевидно, рядовое городское население, а может быть, и смерды), которые хотели "погубити епископа". Князь Глеб Святославич и "дружина его", напротив, заступились за епископа. Таким образом, светские и духовные феодалы столкнулись с простыми, незнатными людьми... Не вполне ясно, какие социальные мотивы скрывались под внешней оболочкой религиозной борьбы в Новгороде, на которой фиксирует свое внимание летопись. Но, без сомнения, в основе этой борьбы лежали противоречия классов феодального общества».137 По мнению Б.А. Рыбакова, «классовая сущность христианства нигде не выступала с такой диаграммной четкостью, как в эпизоде, завершившемся тем, что Глеб Святославич собственноручно рассек топором опасного соперника епископа Федора».138

Полагаем, что образование в Новгороде двух противоположных группировок осуществилось несколько иначе, чем представлялось Б.Д. Грекову, М.Н. Тихомирову, Л.В. Черепнину и Б.А. Рыбакову. Летописец говорит о волхве, что «вси яша ему веру», а затем рассказывает, как Глеб и дружина поддержали епископа, тогда как все люди «идоша за волхва». Князь Глеб со своей дружиной — пришлые элементы в городе. Чужим человеком для новгородцев был и епископ Федор. Уже это объединяло Глеба, дружину и Федора. Само собой разумеется, что князь с дружиной в лице епископа защищал церковь, которая, в свою очередь, содействовала всяческому укреплению княжеской власти. И тем не менее эту взаимопомощь нельзя расценивать как классовую солидарность феодалов, поскольку ни епископ, ни князь с дружиной таковыми в XI в. еще не стали.139 Но если даже и считать Глеба, дружину и Федора феодалами (в чем мы сомневаемся), то и тогда вопрос о расстановке социальных сил в Новгороде не может решаться столь однозначно, как это делают упомянутые исследователи. Обстановка в городе была сложнее, чем кажется с первого взгляда. И тут весьма существенно то, что епископу Федору, князю Глебу и дружине противостояли не одни только рядовые новгородцы, угнетаемые мнимыми феодалами, а «вси людье», т. е. весь Новгород, или городская община, куда входили местные бояре, богатые купцы, ремесленники и прочий люд.140 Следовательно, размежевание новгородцев в событиях, описанных летописью под 1071 г., нет причин воспринимать как сугубо классовое.141 Перед нами столкновение городской общины с высшими властями — епископом и князем. Иными словами, мы присутствуем при раздоре среди свободной части населения Новгорода, а отнюдь не между классом феодалов и феодальнозависимых.142 Мятеж вылился в форму противоборства язычества с христианством. В чем причина конфликта? Разумеется, не в том, что новгородцы вдруг возревновали о язычестве, завороженные проповедью волхва, ибо само выступление волхва и всплеск языческих настроений в Новгороде нуждаются в объяснении. Сравнительно недавно О.М. Рапов предложил такое объяснение: «Солнечное затмение 1064 г., появление кометы в 1066 г., поражение новгородского войска на Черехе, разорение и сожжение Новгорода Всеславом, увоз им новгородской святыни — креста Владимира, убийство епископа Стефана собственными холопами, отсутствие на протяжении ряда месяцев твердой власти в городе, как княжеской, так и епископской, — все эти события должны были привести к оживлению языческих представлений у жителей Новгородской земли. Поэтому появление волхва-самозванца в 1069 г. (до 23 октября) выглядит вполне закономерным».143 В пестроте разнородных факторов, перечисленных О.М. Раповым, растворяется, как нам думается, специфика волнений в Новгороде. Надо, вероятно, говорить не о возрождении языческих представлений вообще,144 а о возврате к некоторым, казалось бы, отжившим верованиям и ритуалам язычества. При этом деятельность волхва в Новгороде надлежит, на наш взгляд, рассматривать в тесной связи с другими известиями о волхвах, помещенных в летописях под 1024 и 1071 гг. Даже простое сравнение обнаруживает сходство в отдельных существенных моментах. В Новгороде волхв появляется как бы неожиданно: он «встал», т. е. объявился, явился.145 То же самое замечаем в Суздале и Ростове. Подобно своим суздальским и ростовским собратьям, новгородский волхв наделен сверхъестественными способностями и даром провидения; его речи производят сильное впечатление, увлекая массы людей.146

Мы знаем, что провидение суздальских и ростовских волхвов — одно из средств, с помощью которых возобновлялось благополучие общества.147 Не играло ли провидение новгородского волхва аналогичную роль? По нашему мнению, ответ на поставленный вопрос должен быть утвердительным. Но признав практическую направленность прозорливости новгородского волхва, упираемся в другую проблему: возобновлению каких благ служило его дарование. Можно думать, что возобновлению «обилья», «гобина», или урожайных лет. Последнее предположение ведет нас к мысли о том, что волхв в Новгороде объявился во время недорода. Похоже, что неурожай в Новгородской земле случился одновременно с наступлением «скудости» в Ростовской области. Об этом говорят дендрохронологические данные.

Специалистами в области дендрохронологии Восточной Европы собран и обработан огромный материал. Знакомство с ним показывает, что угнетение колец деревьев Белоозера в XI в., свидетельствующее о неблагоприятных климатических условиях, вызывающих недороды, совпадает по времени с угнетением их в Новгороде.148 Значит, климат Ростовской и Новгородской земель тогда был примерно одинаков. Располагая, следовательно, сведениями о «скудости» в Ростовской области, сохраненными летописью, мы вправе распространить эти сведения и на Новгородскую землю. Отсюда логично предположить, что появление волхва в Новгороде произошло примерно в ту пору, когда «встаста два волхва от Ярославля». О.М. Рапов, опираясь на дендрохронологические данные, связал деятельность волхвов «от Ярославля» с 1076 годом.149 Эта датировка представляется нам достаточно обоснованной. Стало быть, волнения в Новгороде с участием волхва имели место приблизительно в то же время, скорее всего в 1076 или в 1077 гг., а возможно, и на протяжении двух названных лет. Такой вывод не покажется сугубо умозрительным, если учесть, что дендрохронология указывает на недород, потрясший Новгородскую землю в 1075 г.150

Анализ соответствующих фактов, казалось бы, склонял и О.М. Рапова к предполагаемой нами датировке. Но исследователь предпочел иную дату. Он писал: «Как будто в 1077 г. в Новгороде сложились все условия для выступления волхва. И все же это представляется маловероятным, учитывая развитие последующих событий. Разоблачение волхва-обманщика, убийство его князем, вне всякого сомнения, должно было содействовать новому подъему престижа Глеба, укреплению его власти в Новгородской земле. Но этого не произошло: в конце 1077 г. или в начале 1078 г. он был изгнан новгородцами из города. Наиболее вероятным временем новгородского восстания является весна — лето или ранняя осень 1069 г., когда Глеб и Федор только начинали свою деятельность в Новгороде».151 По нашему мнению, именно «развитие последующих событий» является существенным аргументом в пользу догадки о 1076—1077 гг. как времени новгородских волнений под управлением волхва. Разоблачение Глебом «кудесника» не могло содействовать подъему престижа князя, поскольку главная причина конфликта, состоящая в недостатке жизненных припасов, с убийством волхва не устранялась. А это означает, что Глеб, убив волхва, на которого народ, как обнаружилось, зря уповал, тем самым еще более усилил меру своей (в качестве общественного лидера) ответственности за несчастья, переживаемые новгородцами. Но за неспособность обеспечить благоденствие новгородской общины надо было платить. И князь Глеб поплатился, о чем скажем ниже.

Итак, суть летописных известий о столкновениях в Новгороде мы понимаем следующим образом: в лихую годину в городе объявился волхв, проповеди которого увлекли массу людей, ждавших избавления от напасти. Ораторствуя на вечевых собраниях,152 он «хулил» христианскую веру, призывая новгородцев вернуться в лоно язычества и восстановить общественное благополучие. Языческий обычай в подобной ситуации требовал человеческой жертвы.153 Выбор, естественно, пал на епископа как на правителя, олицетворявшего к тому же христианскую веру, от которой откачнулись новгородцы, намеревавшиеся «погубити» (принести в жертву) владыку. И они, бесспорно, «погубили» бы его, не прояви князь Глеб хитроумие и решительность. Глеб, как мы знаем, на глазах у всех новгородцев убил волхва, только что похвалявшегося сотворить великие чудеса и заявлявшего, будто знает все наперед. Это произвело сильное психологическое воздействие на публику, убедив ее в несостоятельности волхва, оказавшегося не провидцем и доверенным языческих богов, а обманщиком, плутом и шарлатаном. Немудрено, что народ тут же разошелся по домам. Однако находчивость Глеба лишь отсрочила замысел осуществления кровавого языческого обряда. Показательна здесь дальнейшая судьба епископа Федора и князя Глеба. Любопытно, что они закончили свою карьеру и жизненное поприще почти в одно и то же время.

О смерти Федора новгородский летописец сообщает под 1077 г.: «Преставися Федор архиепископ новгородскый».154

Цитированная запись, безусловно, поздняя. Будь иначе, Федор в ней не был бы назван архиепископом, сан которого впервые получил Нифонт, возглавлявший новгородскую церковь много лет спустя после смерти Федора.155 Сообщение о кончине владыки, как видим, предельно лаконично. Но из него можно заключить, что перед нами обычная смерть человека, о которой больше ничего не скажешь, как «преставися» — и только. Другой же источник содержит иную информацию: «Феодора свои пес уяде и с того умре».156 Эти две версии обстоятельств смерти епископа Федора свидетельствуют о том, что поздние новгородские книжники не знали в точности, отчего он умер. Возникает вопрос: не была ли смерть епископа делом рук новгородцев? Этот вопрос вполне уместен, ибо кончина Федора на фоне смуты в Новгороде довольно симптоматична. Если наша догадка верна, то надо признать, что убийство епископа означало принесение в жертву общественного лидера ради блага общины.157

Несколько зримее существо новгородских волнений выступает в судьбе князя Глеба. Местный летописатель гибель Глеба отнес к 1079 г.: «Убиша за Волоком князя Глеба, месяца майя в 30 день».158 Автор же Повести временных лет пометил ее годом раньше, т. е. 1078 г.159 Уже сама временная близость смерти обоих властителей (епископа и князя) заставляет задуматься над тем, нет ли тут какой-нибудь внутренней связи. Во всяком случае, падение Глеба вслед за смертью Федора весьма красноречиво. Как известно, новгородцы изгнали Глеба.160 Изгнание сопрягалось, вероятно, с великой опасностью для князя. Не случайно он «бежа за Волок», где и кончил свои дни.161 Бегство Глеба из Новгорода — знак, говорящий о чрезвычайности обстановки, вынудившей правителя оставить город. Видимо, жизнь князя находилась под угрозой, идущей от новгородцев, обвинявших его в несчастьи (недороде плодов земных), которое постигло Новгородскую землю. Об ответственности древнерусских князей за урожай можем судить по сравнительно-историческим материалам. Так, в «Саге об Инглингах» фигурирует конунг Ньёрд из Ноатуна, в правление которого «царил мир и был урожай во всем, и шведы стали верить, что Ньёрд дарует людям урожайные годы и богатство».162 О Хальвдане Черном сага повествует: «Ни при одном конунге не было таких урожайных годов, как при конунге Хальвдане. Люди так любили его, что когда стало известно, что он умер и тело его привезено в Хрингарики, где его собирались похоронить, туда приехали знатные из Раумарики, Вестфольда и Хейдмёрка и просили, чтобы им дали похоронить тело в своем фюльке. Они считали, что это обеспечило бы им урожайные годы. Помирились на том, что тело было разделено на четыре части, и голову погребли в кургане у Камня в Хрингарики, а другие части каждый увез к себе, и они были погребены в курганах, которые все называются курганами Хальвдана».163

Если в урожайные годы конунги пользовались любовью и почитанием соплеменников, то в неурожайные — наоборот. «Сага об Инглингах» рассказывает о конунге Домальди, который «наследовал отцу своему Висбуру и правил страной. В его дни в Швеции были неурожаи и голод. Шведы совершали большие жертвоприношения в Уппсале. В первую осень они приносили в жертву быков. Но голод не уменьшился. На вторую осень они стали приносить человеческие жертвы. Но голод был все такой же, если не хуже. На третью осень много шведов собралось в Уппсалу, где должно было происходить жертвоприношение. Вожди их стали совещаться и порешили, что в неурожае виноват Домальди и что надо принести его в жертву — напасть на него, и убить, и обагрить алтарь его кровью. Это и было сделано».164 Та же участь постигла и Олава Лесоруба, в правление которого «случился неурожай, и начался голод. Люди сочли, что виноват в этом конунг, ибо шведы обычно считают, что конунг — причина как урожая, так и неурожая (разрядка наша. — И.Ф.). Олав конунг пренебрегал жертвоприношениями. Это не нравилось шведам, и они считали, что отсюда и неурожай. Они собрали войско, отправились в поход против Олава конунга, окружили его дом и сожгли его в доме, отдавая его Одину и принося его в жертву за урожай».165

Жертвенное умерщвление правителей, обвиняемых в неурожаях, голоде или недостатке съестных припасов, практиковалось у многих (если не у всех) народов мира.166 Бывало, что властителей не убивали, а, лишив трона, изгоняли с великим бесчестием и срамом.167

Вера в сверхъестественные способности правителей долго держалась у народов Западной Европы. Когда, например, «король Дании Вальдемар I совершал путешествие по Германии, матери приносили ему своих детей, а землепашцы семена, чтобы он к ним прикоснулся; считалось, что от королевского прикосновения дети будут лучше расти. По тем же причинам земледельцы просили короля бросать семена в землю. У древних ирландцев бытовало верование, что, если король соблюдает обычаи предков, погода будет мягкой, урожай — обильным, скот — плодовитым, воды — изобиловать рыбой, а фруктовые деревья — сгибаться под тяжестью плодов. Среди благотворных последствий правления справедливого короля канон, приписываемый святому Патрику, перечисляет "хорошую погоду, спокойное море, обильные урожаи и отягощенные плодами деревья". Напротив, голод, бесплодие, порча плодов и неурожай рассматривались как неопровержимое доказательство того, что правящий монарх плох».168

В свете приведенных нами сравнительно-исторических данных становится вполне понятным изгнание новгородцами князя Глеба — правителя, не справляющегося со своими обязанностями гаранта благополучия общины и навлекшего «скудость» на землю Новгородскую.

Подводя итоги, необходимо сказать, что новгородские волнения, приуроченные летописцем к 1071 г., но имевшие место позже, где-то в 1076—1077 гг., по своему характеру напоминают суздальский «мятеж» 1024 г. Главной их причиной стал недород («скудость»), поразивший Новгородчину. Голодные времена способствовали активизации волхвов, пытавшихся преодолеть кризис старыми языческими средствами. Появился волхв и в Новгороде. Постигшие новгородцев беды он, судя по всему, связывал с отступлением от истинной веры предков, с принятием христианства.169 Волхв призывал «погубить» епископа, т. е. принести владыку в жертву «за урожай». Не развенчай князь Глеб кудесника, продемонстрировав перед народом его ординарность и беспочвенность притязаний на роль провидца, епископу пришлось бы отправиться «на тот свет». Однако вскоре страсти вновь накалились, и, возможно, епископ все-таки был убит, хотя сведениями об этом мы не располагаем. С большей уверенностью можно говорить о Глебе, которого новгородцы сбросили с княжеского стола и едва не убили, возмущенные неумением правителя дать общине благоденствие.

Все это, конечно, — гипотетические мысли и догадки. И даже если они не верны, бесспорным для нас остается то, что столкновения в Новгороде нельзя отождествлять с классовой борьбой, ибо противоборство социальных сил здесь осуществляется не на классовой основе: по одну сторону стоят епископ, князь и дружина, а по другую нерасчлененная масса новгородцев, куда входят знатные и простые свободные люди.170 Это — религиозный и бытовой конфликт общины со своими высшими властями. Но в нем, хотя и в скрытом виде, заключена идея сопротивления Новгорода Киеву в лице его представителей — князя и епископа, оказавшихся в волховской столице по воле киевских светской и духовной властей. В этом сопротивлении новгородцы выступают единой массой.

Признание единства новгородской общины в борьбе с князьями (наместниками киевских великих князей) побуждает нас отказаться от существующего в историографии мнения, по которому главной движущей силой ее было якобы новгородское боярство. Вернее, на наш взгляд, говорить о новгородцах в целом, поскольку они действовали против князей сообща. Бояре же, будучи лидерами местного общества, руководили «антикняжеской борьбой». И вряд ли стоит изображать дело так, будто они с помощью демагогии обманывали народ, преподнося свою узкосословную «борьбу за власть как общую борьбу за новгородские вольности».171 Мы, разумеется, не хотим сказать, что новгородские бояре пеклись лишь об общем благе, жертвуя своими выгодами. Они рвались к престижным позициям в обществе, жаждали власти и обогащения. Спор не об этом. Наша мысль в том, что на данном этапе становления новгородской республики (вторая половина XI в.) политика боярства объективно отвечала потребностям всех новгородцев, ибо прекращение зависимости от Киева являлось исторической необходимостью для новгородского общества.

Требует уточнения и само понятие «антикняжеская борьба». Нельзя, по нашему убеждению, принимать выступления против отдельных князей за выступления против собственно княжеской власти. Новгородцы боролись за ликвидацию господства Киева, а поскольку оно персонифицировалось преимущественно в князьях-наместниках, то, естественно, их борьба принимала форму антикняжеских действий. По существу же своему, повторяем, это была борьба за независимость от киевских князей, но не против княжеской власти как социального института. Может показаться парадоксальным то обстоятельство, что в практике изгнания князей мы находим мотивы приятия княжеской власти новгородцами. Ведь изгоняли правителей, наносивших очевидный вред новгородской волости. А тех, кто княжил, как, например, Ярослав,172 в известном согласии с местными интересами, новгородцы поддерживали. Возможность изгнания понуждала князей править с оглядкой, иначе служила орудием обуздания княжеского произвола, в конечном счете — средством конституирования княжеской власти в системе других высших органов власти новгородской республики.

В арсенале новгородцев появилось еще одно изобретение, с помощью которого они противились притязаниям великих киевских князей: «вскормление», или воспитание, выращивание князей с юных лет. Взяв к себе по договоренности с великим князем какого-нибудь княжича-отрока, новгородцы старались воспитать младого Рюриковича в духе своих обычаев и нравов, чтобы сделать из него правителя, властвующего в согласии с интересами новгородского общества.173 Вот почему «вскормление» князя есть по сути способ превращения власти князя-наместника, навязанной извне, в местную княжескую власть новгородской общины. Разумеется, это превращение не было полным. Но отрицать определенные его результаты мы не должны.

Вспоминается князь Мстислав, сын Владимира Мономаха, «вскормленный» новгородцами. Мстислава привезли в Новгород в 1088 г., когда ему было 12 лет от роду.174 В 1093 г. он перешел в Ростов, а потом, вероятно, — в Смоленск. В 1095 г. новгородцы снова взяли княжича к себе. Мстислав в общей сложности княжил в Новгороде почти 30 лет. Новгородцы дорожили им прежде всего потому, что они «вскормили» его. Повесть временных лет рассказывает, что в 1002 г. великий князь киевский Святополк задумал вывести Мстислава из Новгорода и посадить там своего сына. Посланцы новгородского веча заявили Святополку: «Се мы, княже, прислани к тобе, и ркли ны тако: не хочем Святополка, ни сына его. Аще ли 2 главе имееть сын твой, то пошли и; а сего (Мстислава. — И.Ф.) ны дал Всеволод, а въскормили есмы собе князь, а ты еси шел от нас». Затем мы узнаем, что Святополк имел с новгородцами «многу прю». Однако те настояли на своем: «Поимши Мстислава, придоша Новугороду».175 «Вскормленный» новгородцами князь был для них, следовательно, несравненно желаннее, чем любой иной искатель княжеского стола. Но это не все. Приведенный летописный текст дает пищу для дальнейших размышлений и выводов. Если прежде новгородцы не решались противиться направляемым из Киева князьям-наместникам, отваживаясь лишь со временем изгонять пришельцев за разные провинности, то теперь они настолько усилились, что дерзают ослушаться великого князя киевского и не принять угодного ему кандидата в новгородские князья, отдав предпочтение другому. Перед нами в сущности княжеское избрание, хотя и не в столь отчетливой форме, как это станет позже.

«Пря», о которой сообщает летописец, любопытна еще и тем, что в ней заключен выразительный упрек, брошенный новгородцами Святополку: «Ты еси шел от нас». Князю припомнили случай, когда он, прокняжив в Новгороде около 10 лет, оставил новгородское княжение ради Турова.176 Похоже, что новгородцев не устраивали беспричинные, с их точки зрения, уходы князей. Понять, почему им это не нравилось, легко: такого рода уходы подрывали усилия новгородской общины по ослаблению зависимости от «матери градов русских» — Киева, а также по приспособлению княжеской власти к нуждам рождающейся республики.

Тенденции развития княжеской власти в Новгороде, наметившиеся в первой трети XI в., в конце того же столетия значительно окрепли. Новгородский князь формально еще был наместником великого киевского князя. Но под оболочкой наместничества явственно обозначились перемены в статусе князя, превращавшегося в республиканский орган власти. Новгородцы добивались изменения социальной роли князя, пользуясь различными средствами: изгнанием, «вскормлением» и пр. Былое тождество княжения с наместничеством разрушалось. Известное расхождением между этими институтами к исходу XI в. отрицать не приходится.

Указанное отделение княжения от наместничества сопровождалось дальнейшей перестройкой посадничества. По предположению И.М. Троцкого, первые посадники, вышедшие из новгородской среды, появились в княжение Мстислава.177 На основе скрупулезного анализа источников В.Л. Янин установил более конкретное время возникновения посадничества нового типа: конец 80-х годов XI в.178 Сосуществование в Новгороде князя и посадника, едва различимые зачатки которого мы эпизодически наблюдали ранее, стало в конце XI в. сложившимся явлением.

Таким образом, последние десятилетия XI в. необходимо рассматривать как важный этап становления новгородской республики. Это время отличало: 1) упрочение самодеятельности веча, изгонявшего провинившихся князей или отказывавшего в княжении нежеланному претенденту; 2) частичное перерождение княжеской власти, в результате чего князь из наместника киевских правителей постепенно превращался в представителя республиканской администрации, совмещая, следовательно, в себе противоположные качества; 3) вытекающее отсюда расхождение княжения и наместничества; 4) утверждение и полная легализация местного посадничества; 5) вытекающее отсюда отделение посадничества от наместничества.

Перечисленные особенности политической жизни Новгорода конца XI в. явились ступенью органического развития республиканского строя и государственности, осуществлявшегося под. воздействием борьбы новгородцев за независимость от Киева. Фактор этой борьбы наложил зримый отпечаток на формирование новгородской республики, на характер действия общественных сил, обусловив известное их единение, что в значительной мере сглаживало внутренние коллизии среди новгородцев, а это в свою очередь замедляло процесс социальной дифференциации местного общества.

Примечания

1. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 21—22.

2. См.: Рыбаков Б.А. 1) Обзор общих явлений русской истории IX— середины XIII века // Вопросы истории. 1962. № 4. С. 42; 2) Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1963. С. 57.

3. Фроянов И.Я. Киевская Русь... С. 216—243; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

4. См.: Фроянов И.Я. К истории зарождения русского государства // Из истории Византии и византиноведения. Л., 1991.

5. ПВЛ. Ч. I. С. 88—89.

6. Слово «урок» этимологически связано со словами «реку», «рок». По этому урок можно понимать как уговор, договор, как нечто установленное (См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1973. Т. IV. С. 168; Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка. М. 1959. Т. II. С. 200; Шанский Н.М., Шанская Т.В., Иванов В.В. Краткий этимологический словарь русского языка. М., 1971. С. 467).

7. Андреев В.Ф. Северный страж Руси. Л., 1989. С. 28.

8. Ср.: Соловьев С.М. Об отношениях Новгорода к великим князьям. М., 1846. С. 26; Костомаров Н.И. Северно-русские народоправства. СПб., 1863. Т. I. С. 42.

9. См.: Беляев И.Д. История Новгорода Великого от древнейших времен до падения. М., 1864. С. 224—225. — Совершенно иную картину рисует Б.А. Рыбаков: «Первое государственное дело Ярослава как новгородского князя, с которым нас знакомит летописец, — это нарушение им "урока", т. е. государственной повинности по отношению к главе державы (?!), киевскому князю, и военным силам, размещенным в Новгороде. Нужно было отсылать в Киев ежегодно 2 тыс. гривен, а на 1 тыс. содержать дружинников в Новгороде. Это были значительные суммы; они в десять раз превышали уплачиваемые варягам "ради мира"... Нарушение "урока" вызвало законный гнев отца, собравшегося в поход на слишком самостоятельного сына. И новгородский летописец в этом случае не сочувствует сепаратизму Ярослава, так как из текста летописи явствует, что от нарушения "урока" страдают интересы новгородских воинов, на которых зиждилась действительная независимость Новгорода. Варяги были еще опасной силой, и Новгороду важно было противопоставить им силу своих "гридей". В этих условиях проступок Ярослава становился преступлением» (Рыбаков Б.А. Древняя Русь... С. 201). Все это потребовалось Б.А. Рыбакову для того, чтобы доказать критическую настроенность к Ярославу «Новгородской боярской летописи XI в.».

10. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 77—78.

11. Там же. С. 78.

12. НПЛ. М.; Л., 1950. С. 168.

13. ПСРЛ. Т. IX. СПб., 1862. С. 69.

14. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 47.

15. См.: Фроянов И.Я. Становление Новгородской республики и события 1136—1137 гг. // Вестн. Ленингр. ун-та. 1986. № 4. С. 7.

16. Это почувствовал еще М.Д. Затыркевич, который подразделял правителей, присылаемых в Новгород из Киева, на «посадников-мужей» и «наместников-князей» (Затыркевич М.Д. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование строя русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 234).

17. ПСРЛ. Т. I. М., 1962. Стб. 374.

18. См.: Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси; Афанасьев С.А. Община и князь в Древнем Пскове XII—XIII вв. // Вестн. Ленингр. ун-та, 1990. № 3. С. 90—93.

19. ПВЛ. Ч. I. М.; Л., 1950. С. 95.

20. См.: Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 347; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 55—67; Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А.П., Шушарин В.П., Щапов Я.Н., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 131 — 132; Буганов В.И. Очерки истории классовой борьбы в России XI—XVIII вв. М., 1986. С. 14—15.

21. Зимин А.А. Феодальная государственность и Русская Правда // Исторические записки. 76. М., 1965. С. 245.

22. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 66.

23. Словарь русского языка XI—XVII вв. М., 1976. Вып. 3. С. 152.

24. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 132,

25. Буганов В.И. Очерки... С. 15.

26. Для подобных выводов недостаточно и свидетельства новгородского летописца о том, что «тогда Ярослав кормяше Варяг много» (НПЛ. С. 174). Кстати, сам летописец причину возмущения новгородцев видел не в тяготах, связанных с «кормлением» варягов, а в их насилиях над новгородками: «И начаша Варязи насилие деяти на мужатых женах. Ркоша новгородци: "сего насилья не можем смотрети", и собравшася в нощь, исекоша Варягы в Поромоне дворе» (Там же).

27. Фроянов И.Я. Киевская Русь... С. 74.

28. НПЛ. С. 174. — Архангелогородский летописец рассказывает о «насильстве» варягов над «женами и детьми» (ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 65).

29. ПВЛ. Ч. I. С. 95.

30. НПЛ. С. 174.

31. См.: ПСРЛ. Т. IV. С. 106; T. IX. С. 74; T. XXV. С. 372; T. XXVI. С. 32; T. XXXIII. С. 33; T. XXXVII. С. 65.

32. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 72.

33. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II. М. 1991. С. 9.

34. Соловьев С.М. Сочинения. М., 1988. Кн. I. С. 199.

35. Костомаров Н.И. Северно-русские народоправства. Т. I. С. 42—43.

36. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. С. 347.

37. ПВЛ. Ч. II. М.; Л., 1950. С. 361.

38. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 132.

39. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 67.

40. Свердлов М.Б. От Закона Русского к Русской Правде. М., 1988. С. 13.

41. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. М., 1964. С. 72.

42. Андреев В.Ф. Северный страж Руси. С. 29.

43. К тому же склонялся и Л.В. Черепнин: «Слова Новгородской I летописи "иссече" "вои славны тысящу" надо, очевидно, понимать не в том смысле, что погибла тысяча славных воинов, а в том, что подверглись избиению знатные военачальники, возглавлявшие подразделения войсковой "тысячи"» (Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 132).

44. О том, что это — именно ополчение, свидетельствует термин «вои», употребляемый летописцем (См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь... С. 185—215).

45. ПВЛ. Ч. I. С. 85.

46. См.: Рыбаков Б.А. Древняя Русь... С. 57.

47. НПЛ. С. 174—175.

48. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 132.

49. Пашуто В.Т. Черты политического строя древней Руси // Новосельцев А.П., Пашуто В Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. С. 25.

50. ПВЛ. Ч. I. С. 95.

51. Именно так, по нашему мнению, следует толковать сообщения Повести временных лет. Нужно, впрочем, заметить, что Новгородская Первая летопись младшего извода дает изложение, которое ближе к действительности, чем версия Повести. К этому заключению нас побуждает ряд обстоятельств. Во-первых, Новгородская Первая летопись сохранила текст предшествующего Повести временных лет Начального свода (ПВЛ. Ч. II. С. 361). Во-вторых, в рассказе Повести видна стилизация. «Уже мне сих не крестити», — говорит, по свидетельству автора Повести, князь Ярослав. Перед нами тривиальный литературный штамп, нередко фигурирующий в летописи (там же). В-третьих, язык Повести становится иногда громоздким и неуклюжим, затемняющим смысл происходящего: «Заутра же собрав избыток новгородець, Ярослав рече: "О, люба моя дружина, юже вчера избих, а ныне быша надобе". Утерл слез, и рече им на вечи: "Отец мой умерл..."». Эта фраза сильно проигрывает перед четким слогом новгородского источника: «...Ярослав заутра собра новгородцов избыток, и сътвори вече на поле, и рече к ним...» В-четвертых, автор Повести явно завышает число образовавших ополчение новгородцев, исчисляя их в 40 000. Новгородская Первая летопись сообщает более реальные данные: «...и собра вой 4000: варяг бяшеть тысяща, а новгородцов 3000». Заметим, кстати, что А.Г. Кузьмин увидел черты большей древности как раз в новгородском рассказе о событиях 1015 г. (Кузьмин А.Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 371).

52. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. С. 199.

53. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 78.

54. Н.И. Костомаров справедливо замечал, что новгородцы «поднялись за Ярослава, но вместе с тем поднялись и за себя» (Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях главнейших деятелей. М., 1990. Кн. I. С. 12).

55. ПВЛ. Ч. I. С. 97.

56. Рыбаков Б.А. 1) Древняя Русь... С. 202; 2) Из истории культуры Древней Руси. М., 1984. С. 77.

57. Ср.: Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 47.

58. ПСРЛ. Т. IV. С. 110. — См. также: ПСРЛ. Т. V. С. 134; T. VII. С. 328; T. XXV. С. 374.

59. См.: Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. М.; Л.. 1941. С. 37—39; Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 48; Рыбаков Б.А. Древняя Русь... С. 204.

60. НПЛ. С. 161, 470.

61. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 48—49.

62. Там же. С. 48.

63. В 1036 г. «иде Ярослав к Новугороду и посади сына своего в Новегороде Володимера, и епископа постави Жиряту; и людем написав грамоту, рек: "по сеи грамоте даите дань"» — (ПСРЛ. Т. IV. С. 114).

64. М.Н. Тихомиров, имея в виду убийство Коснятина по приказу Ярослава, писал о том, что «уже в XI столетии новгородские князья вступают в конфликт с посадниками» (Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 204). В.Л. Янин возражал М.Н. Тихомирову, будучи убежден, что Коснятин, наряду с Добрыней и Остромиром, «воплощал идею тождества посадника и князя» (Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 56). В оценке посадничества Коснятина В.Л. Янин, на наш взгляд, ошибается.

65. Рыбаков Б.А. Древняя Русь... С. 203.

66. НПЛ. С. 164, 471.

67. НПЛ. С. 175—176.

68. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 68.

69. См.: Фроянов И.Я. 1) Смерды в Киевской Руси // Вестн. Ленингр. ун-та. 1966. № 2; 2) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 119—126; 3) Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990. С. 210.

70. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 78.

71. Во избежание недоразумений подчеркнем: мы никоим образом не отрицаем присутствия в Древней Руси групповых и сословных интересов, но решительно возражаем против стремления объяснить все политические события и перемены с точки зрения только этих интересов.

72. См.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 67—68; Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 133; Зимин А.А. Феодальная государственность... С. 245; Рыбаков Б.А. Первые века... С. 74; Свердлов М.Б. От Закона Русского... С. 34—35.

73. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 67. — В специальной монографии, написанной ранее и посвященной Русской Правде, М.Н. Тихомиров возникновение Древнейшей Правды датировал 1036 г. Вместе с тем он допускал, что основа Древнейшей Правды, возможно, восходила к 1016 г. (Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. С. 56, 61).

74. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 133.

75. Зимин А.А. Феодальная государственность... С. 245.

76. Рыбаков Б.А. Первые века... С. 74, 78.

77. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 57.

78. Там же. С. 58.

79. Рыбаков Б.А. Первые века... С. 78—79.

80. См.: Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. С. 51.

81. См.: Максимейко Н.А. Опыт критического исследования Русской Правды. Вып. I. Краткая редакция. Харьков, 1914. С. 13—16, 20—23; Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. С. 49—51.

82. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 68.

83. История СССР с древнейших времен до наших дней: В 12 т. М., 1966. Т. 1. С. 514. — См. также: Рыбаков Б.А. Первые века... С. 74.

84. Зимин А.А. Феодальная государственность... С. 245.

85. Свердлов М.Б. От Закона Русского... С. 34.

86. Мы не касаемся «Устава мостником» и «Покона вирного», поскольку нас интересует прежде всего соотношение двух Правд в составе Краткой Правды.

87. Ср.: Гринев Н.Н. Краткая редакция Русской Правды как источник по истории Новгорода XI в. // Новгородский исторический сборник / Отв. ред. В.Л. Янин. Л., 1989. С. 3.

88. Тихомиров М.Н. Исследование о Русской Правде. С. 44—45; Юшков С.В. Русская Правда: Происхождение, источники, ее значение. М., 1950. С. 291, 343.

89. См.: Рубинштейн Н.Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси // Археографический ежегодник за 1964 год / Отв. ред. М.Н. Тихомиров. М., 1965. С. 5.

90. См.: Романова Е.Д. Свободный общинник в Русской Правде // История СССР. 1961. № 4. С. 77; Рубинштейн Н.Л. Древнейшая Правда... С. 9, 10.

91. ПВЛ. Ч. I. С. 86—87; Ч. II. С. 350.

92. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 26—44.

93. Юшков С.В. Русская Правда... С. 290—291.

94. См.: Свердлов М.Б. От Закона Русского... С. 31—32; Андреев В.Ф. Проблемы социально-политической истории Новгорода XII—XV вв. в советской историографии // Новгородский исторический сборник / Отв. ред. В.Л. Янин. Л., 19S2. 1. С. 142—143.

95. Юшков С.В. Русская Правда... С. 292.

96. Андреев В.Ф. Проблемы... С. 143.

97. Юшков С.В. Русская Правда... С. 287—293.

98. Там же. С. 292.

99. ПВЛ. Ч. I. С. 110.

100. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. I. С. 342, 671.

101. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 68.

102. В Тверской летописи, например, читаем: «Князь Ростислав Володимерович побежав из Новагорода, и с ним бежа Порей, Вышата, сын Остромирь, воеводы Новогородского» (ПСРЛ. Т. XV. Стб. 154). Аналогичный текст содержит Никоновская летопись (Там же. Т. IX. С. 92). См. также: ПСРЛ. Т. XXII. С. 374; T. XXIII. С. 92.

103. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 81.

104. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II. С. 46.

105. Троцкий И.М. Возникновение Новгородской республики // Изв. АН СССР. VII серия. Отд. обществ. наук. 1932. № 4. С. 289—291.

106. Там же. С. 290.

107. Там же. С. 289—290.

108. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 49—50.

109. Там же. С. 49.

110. См.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб.. 1908. С. 444, 456—457; Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940. С. 18.

111. Троцкий И.М. Возникновение новгородской республики. С. 290.

112. Там же. С. 291.

113. О соотношении изгнания и выбора-призвания скажем ниже.

114. НПЛ. С. 161, 470.

115. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 49.

116. См.: ПВЛ. Ч. II. С. 396; Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 49—50.

117. Свидетельства, относящиеся к XII в., говорят, что князь отвечал перед вечевой общиной за военные успехи. Поражение князя в бою нередко воспринималось как проявление его неспособности вообще выступать в роли лидера (См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 132—133).

118. НПЛ. С. 161, 470. — В.Л. Янин почему-то рассуждает о «беспрецедентном факте изгнания князя Давыда Святославича в 1096 г.», усматривая в этом изгнании отражение «первых политических успехов борьбы новгородцев за городские вольности». Автор несколько замедляет политическое развитие Новгорода второй половины XI в.

119. ПВЛ. Ч. I. С. 150.

120. НПЛ. С. 161, 470.

121. См.: Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 540.

122. ПВЛ. Ч. I. С. 114—115. — См. также: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 130; 2) Вече в Киеве 1068—1069 гг. // Из истории феодальной России. Л., 1978.

123. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 539.

124. ПВЛ. Ч. I. С. 120—121.

125. Это явствует из слов, предваряющих известие о волнениях в городе: «...и в нашем Новеграде при Глебе», — Летописец Переяславля Суздальского (ЛПС. С. 48). М., 1850.

126. См.: ЛПС. С. 48.

127. ПСРЛ. Т. IV. С. 131.

128. См.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. С. 456—457.

129. Воронин Н.Н. Восстание смердов в XI веке // Исторический журнал. 1940. № 2. С. 58.

130. Мавродин В.В. Очерки по истории феодальной Руси. Л., 1949. С. 149—150.

131. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 204.

132. Рапов О.М. О датировке народных восстаний на Руси XI века в Повести временных лет // История СССР. 1979. № 2. С. 149.

133. Воронин Н.Н. Восстание смердов в XI веке. С. 157—158; Мавродин В.В. Очерки по истории феодальной Руси. С. 148—149; Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 266—267; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 124—126; Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 184; Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 20.

134. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси.

135. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 126,

136. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 266—267.

137. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 184.

138. Рыбаков Б.А. Языческое мировоззрение русского средневековья // Вопросы истории. 1974. № 1. С. 19.

139. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.

140. Такому пониманию может, казалось бы, препятствовать указание летописца, что волхв «многы прельсти, мало не всего града». Однако, во-первых, это указание поддается толкованию в том смысле, что летописец из числа союзников волхва исключил князя, епископа и их окружение. Во-вторых, чуть ниже он говорит, что веру волхва «вси яша», т. е. свидетельствует о переходе в конечном счете на сторону волхва всех новгородцев.

Для полноты историографической картины необходимо сказать: разделение новгородцев в истории с волхвом на знать и чернь имеет давнюю традицию. Еще С.М. Соловьев по поводу выступления волхва в Новгороде писал: «Жители разделились надвое: князь Глеб с дружиной пошли и стали около епископа, а простые люди все пошли к волхву, и был мятеж великий между ними» (Соловьев С.М. Сочинения. М., 1988. Кн. II. С. 51). В том же духе размышлял Н.И. Костомаров, привлекавший поздние летописи, где вместо Глебовой дружины фигурируют княжеские бояре (Костомаров Н.И. Северно-русские народноправства. СПб., 1863. Т. II. С. 105—106). В.Н. Татищев проявил несравненно больше чутья, когда замечал, что к волхву «множество людей пристав, собралися, а Глеб Святославич с епископом Федором, собрав своих людей домовных, вышли против оных» (Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 87).

141. Консолидация новгородских «феодалов» в класс была далека до завершения даже в XIII—XIV вв. Это хорошо видно на примере новгородского боярства, разобщенного и страдающего от изнурительной внутренней борьбы (См.: Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 367).

142. Последний вывод остается в силе, если даже признать, что в этом раздоре принимали участие, с одной стороны, знатные люди, а с другой — простые свободные новгородцы. Мы особо подчеркиваем: простые свободные новгородцы, поскольку нет никаких оснований предполагать в них феодально-зависимых.

143. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 149.

144. Они еще цепко держались в сознании людей. — См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси // Курбатов Г.Л., Фролов Э.Д., Фроянов И.Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. С. 288—329.

145. В Никоновской летописи так и сказано: явился (ПСРЛ. Т. IX. С. 99).

146. См.: Фроянов И.Я. 1) Волхвы и народные волнения в Суздальской земле 1024 г. // Духовная культура славянских народов. Л., 1983; 2) О языческих «переживаниях» в Верхнем Поволжье второй половины XI в. // Русский Север. Проблемы этнокультурной истории, этнографии, фольклористики / Отв. ред. Т.А. Берштам, К.В. Чистов, Л., 1986.

147. Фроянов И.Я. 1) Волхвы и народные волнения... С. 28—30, 34—37; 2) О языческих «переживаниях»... С. 37—38, 39—40, 48—49.

148. Колчин Б.А., Черных Н.Б. Дендрохронология Восточной Европы. М., 1977. С. 80—81, 89.

149. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 145.

150. Колчин Б.А., Черных Н.Б. Дендрохронология... С. 80.

151. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 149.

152. На это намекает Новгородская IV летопись, где говорится, что в городе «была молва не мала». (ПСРЛ. Т. IV. С. 131). См. также: T. IX. С. 99.

153. См.: Фроянов И.Я. Волхвы и народные волнения...

154. НПЛ. С. 18, 201.

155. См.: Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. С. 30.

156. НПЛ. С. 473.

157. См.: Фроянов И.Я. Волхвы и народные волнения...

158. НПЛ. С. 18, 201.

159. ПВЛ. Ч. I. С. 132.

160. НПЛ. С. 470.

161. Там же.

162. Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980. С. 15.

163. Там же. С. 42.

164. Там же. С. 18.

165. Там же. С. 34.

166. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 99—108.

167. Там же. С. 103.

168. Там же. С. 106—107.

169. В этом, между прочим, специфика новгородских волнений в отличие от им подобных в Суздале, где влияние христианства в первой четверти XI в. было, если можно так выразиться, нулевым, а во второй половине названного столетия оно только что стало внедряться в туземное общество. В Новгороде ситуация была иной: там христианство уже пустило корни. Поэтому и выступление волхва имело антихристианскую направленность.

170. Положим, однако, что знатные новгородцы пошли за епископом и князем. Но и в этом случае неправомерно говорить о классовой борьбе, поскольку знатные и рядовые новгородцы составляли две группы свободного людства. Следовательно, мы могли бы рассуждать тогда только о социальных противоречиях внутри свободного населения Новгорода, не успевшего еще разделиться на антагонистические классы.

171. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 539.

172. См.: с. 149—151 настоящей книги.

173. Отмечая появление новой системы «выкармливания» князя, Б.А. Рыбаков пишет: «Новгород приглашал к себе юного княжича из семьи влиятельного князя и с ранних лет приучал его к своим боярским порядкам» (Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 540). Тут опять сказывается классовая «зашоренность» исследователя.

174. Согласно «Истории Российской» В.Н. Татищева, князь Мстислав родился в 1076 г. (Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 91).

175. ПВЛ. Ч. I. С. 182.

176. Там же. С. 137.

177. Троцкий И.М. Возникновение Новгородской республики // Изв. АН СССР. VII сер. Отд. обществ. наук. 1932. № 5. С. 363.

178. Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 59.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика