Александр Невский
 

на правах рекламы

sonnyj-kot.ru

Борьба на рубежах

Торжества в Москве по случаю отражения нашествия Ахмата не означали, что русское правительство считало исход борьбы с Ордой окончательно и навсегда решенным. Грозное ордынское войско, растаявшее в ноябрьском тумане, могло снова появиться на русских границах. В этом смысле весьма характерен наказ, данный 26 апреля 1481 г. новому русскому послу в Крым Т.И. Скрябе.1 Имея уже сведения о гибели Ахмата, великий князь относится к ним крайне осторожно: «...нынеча пак ко мне весть пришла, что Ахмата царя в животе не стало». Не исключается, что это известие ложно: «...какими делы будет изолгалася та весть, что Ахмата царя в животе не стало». Самое же главное, гибели Ахмата не придавали решающего значения: допускается, что даже в случае смерти Ахмата «кто будет на том юрте царь, а покочюет к великого князя земле». Русскому послу ставилась задача добиться возобновления и подтверждения союза с Менгли-Гиреем. При этом предусматривалось два варианта. В переговорах с ханом Тимофей Скряба должен был настаивать, чтобы Менгли «пошел на Ахмата царя или кто иной на том юрте будет царь», подчеркивая, что «осподарь мой князь великий... о том мне не приказал бити челом, чтобы тебе на Литовскую землю пойти». В глазах русского правительства это был наиболее желательный вариант. Только в случае категорического отказа Менгли от выступления против Орды («не пойдет таки на Ахмата царя или кто иной будет на том юрте царь») и при достоверных известиях («весть полная»), «что король пошол на великого князя», посол должен был «говорити о том, чтобы царь сам всел на конь да пошол на короля».2

Как видим, инструкции Скрябе в апреле 1481 г. отличались от тех, с которыми за год до него отправился к Менгли князь Иван Звенец Звенигородский. Во-первых, нападение крымцев на Литву считалось теперь желательным не вообще, а только в том случае, если король заведомо выступит против Русского государства; во-вторых, еще больше подчеркивалась главная цель союза — совместная борьба с Ордой.

Эти отличия представляются важными с точки зрения оценки русским правительством военно-политической ситуации к весне 1481 г. Основным результатом осенней кампании 1480 г. русское правительство считало спасение своей страны от вторжения Орды Ахмата («Бог милосердный как хотел, так нас от него помиловал»). Но сам характер боевых действий на Оке и Угре, не приведший к решительному сражению, не давал оснований для уверенности, что с ордынской опасностью покончено навсегда. Трезво оценивая обстановку, русское правительство готовилось к возобновлению борьбы с Ордой и стремилось создать наиболее выгодную стратегическую комбинацию — удар Менгли-Гирея против Ахмата или его преемника, что в сочетании с упорной обороной русскими войсками водных рубежей действительно могло привести к полному разгрому Орды.

Показательно и явно несочувственное отношение Ивана III к возможности нападения Ахмата на владения Казимира, т. е. в сущности на русские земли, входящие в состав Польши и Литвы. Это может объясняться прежде всего тем, что, исходя из опыта предыдущей кампании, великий князь теперь скептически относился к возможности выступления Казимира. В этом случае нападение крымцев на окраины владений Казимира не принесло бы никакой реальной пользы русским войскам, держащим оборону против Орды, как это и было в октябре 1480 г. Более того, вполне вероятно, что Иван III так или иначе был осведомлен о движении русского населения Литвы и Польши за воссоединение с Русским государством и не хотел без крайней нужды подставлять русские земли под удары крымцев.

Во всяком случае посольские инструкции Тимофею Скрябе отражают твердую решимость великого князя продолжать борьбу с Ордой до полной победы, используя опыт предыдущей успешной кампании и стремясь как можно полнее реализовать союз с Менгли. Эта готовность к продолжению борьбы с Ордой, казавшейся весной 1481 г. вполне реальной, должна учитываться при исследовании политики Русского государства зимой 1481/82 г.

Однако предосторожности, принимавшиеся в Москве против нового нашествия, сами по себе разумные и отражающие одну из наиболее характерных черт политики великого князя — дальновидную осторожность и предусмотрительность, оказались уже излишни: отступление от Оки и Угры в ноябре 1480 г. стало последней акцией хана Ахмата. Уже в январе 1481 г. Менгли-Гирей официально сообщил королю Казимиру: «Генъвара месеца у двадцать перъвый (день) пришод цар Шибаньский Айбак, солтан его, а Макъму князь, а Обат Муръза, а Муса, а Евъкгурчи. Пришод, Ахматову орду подопътали, Ахмата царя умертвили, вси люди его и вълусы побрали, побравши проч пошли. А князь Тымир с Ахмата царевыми детьми и с слугами к нам прибегли, и пригорнулися пришли. Над Охматом царом так ся стало: вмер. Нам брат он был, а вам приятель был».3 Это послание, сохранившееся в Литовской метрике, — первое достоверное свидетельство о судьбе некогда грозного хана, еще вчера претендовавшего на господство над Русской землей.

В русских источниках наиболее подробное известие о гибели Ахмата содержится в рассказе Архангелогородского летописца. «Тое же зимы (1480/81 г. — Ю.А.) слыша царь Ивак Шабанский, что царь Ахмат идет с Руси, и воивал землю Литовскую, полону и богатства бесчисленно, и прииде царь Ивак в Нагаи, а с ним силы 1000 казаков. И взем с собою шурью свою из Нагаи, Мусу мырзу, да Ямгурьчеи мырза, а с ними силы пять на десять тысящ казаков, и перевезеся Волгу на горнюю сторону, а уже осень. И поиде на переем на Ахмата царя, и перенял след его за Доном, и поиде после Ахмата по вестем. И как Ахмат разделися своими ити салтаны, на зимовище приде и сти зимовати раслашася. А царь Ивак приде на него силою своею безвестно с мырзами месяца генваря в 6 день. Приде на него утре изноровяся, а царь Ахмат еще спит. А царь Ивак сам вскочи в белу вежу цареву Ахъматову и уби его своими руками. А силы межи собою не билися. А шибаны с нагаи начаша Ахматову орду грабити меж Доном и Волгою, на Донцу на Малом близ Азова. И стоял царь Ивак 5 дней на Ахматове орде и поиде прочь, а ордобазар с собою перевел. Того же лета царь Ивак послал посла своего Чюмгура князя к великому князю Ивану Васильевичи) и к сыну его великому князю Ивану Ивановичю с радостию, что супостата твоего есми убил, царя Ахмата. И князь великии посла Ивакова чествовал и дарил и отпусти ко царю с честию, а царю Иваку теш послали».4

Другой (краткий) рассказ читается в Вологодско-Пермской и Холмогорской летописях: «И приде на него (Ахмата. — Ю.А.) из Заволжья Ногаевичь князь Иванча Ногайский князь. И самого его уби. А царевичи же, дети его, убежаша. А дочерь его взя, и орду разпустоша, и базар разграби, и полон весь за Волгу перевезе в Ногаи».5 Еще более краткое известие содержится в Львовской летописи: «Егда же прииде (Ахмат. — Ю.А.) в Орду, и прииде на него князь Ивак Ногайский и Орду взя. А самого безбожного царя Ахмата уби шурин его, ногайскый мурза Амгурчей».6

Сопоставление летописных русских известий с посланием Менгли Казимиру приводит к выводу, что рассказ Архангелогородского летописца отличается большой степенью достоверности: фактически он не противоречит официальным данным крымского хана, а только дополняет их вполне правдоподобными подробностями. Архангелогородский рассказ восходит, по-видимому, к официальной миссии князя Чюмгура, привезшего в Москву сообщение о победе Ивака над Ахматом. Возможно, в нем отразились и донесения русских разведчиков — от них скорее всего можно было ожидать точную датировку событий.

В январе 1481 г. в донских степях действительно произошла катастрофа, положившая конец державе Ахмата. Хан и его орда, утомленные долгим и бесплодным походом, потеряли бдительность и были застигнуты врасплох одним из соперников Ахмата, которого он хотел подчинить своей власти. В архангелогородском рассказе обращает на себя внимание известие о «полоне и богатстве», вывезенном Ахматом из разоренных литовских (т. е. в сущности русских) областей. Это-то богатство «бесчисленно» и соблазнило шибанского хана, повлияв на его решение напасть на своего врага. Весьма характерно также известие, что «силы межи собою не билися». Деморализованные ордынцы Ахмата не сумели или не захотели оказать организованного сопротивления силам Ивака. Возможно, Ахмат уже потерял свой авторитет военного вождя, поддерживаемый главным образом реальными военно-политическими успехами: награбленное в русских волостях во владениях Казимира не могло идти ни в какое сравнение с добычей, на которую надеялись ордынцы в Русской земле. Убийство Ахмата (Иваком или Ямгурчеем) привело к мгновенному распаду его войска. Сыновья и ближайший друг и советник Темир бежали к крымскому хану, дочь, вполне возможно, захваченная в плен, оказалась в руках врагов, все богатство Орды захвачено и перевезено за Волгу. Пятидневное стояние Ивака «на Ахматове орде» означало полный ее разгром.

Решающим фактором, приведшим Ахмата к гибели, а его Орду к разгрому, было поражение в осенней кампании 1480 г. Именно оно заставило усомниться в прочности военного могущества хана и вдохнуло в его вассалов надежду на успех борьбы с ним. Поражение в русской кампании дало толчок центробежным силам в отжившей свой век империи Чингизидов и показало всю эфемерность мечтаний Ахмата о восстановлении былого блеска Золотой Орды.

Ивак, нанесший заключительный удар по Орде Ахмата, — выходец из династии Шейбанидов, потомков внука Чингисхана. Дед Ивака Хаджи-Мухаммед был основателем Тюменского ханства. При Иваке Тюменское ханство достигло расцвета, охватив значительную часть Западной Сибири.7 Выступление Ивака против Ахмата было закономерным следствием борьбы Чингизидов за преобладание в разрушающемся улусе. Программа Ахмата, стремившегося к реставрации Золотой Орды, не могла не натолкнуться на активное противодействие его соперников, стоявших на том же уровне социально-политического развития. Архаическая кочевая империя шла к своему неизбежному концу. В борьбу против нее втягивались народы на огромных пространствах Восточной Европы и Западной Сибири. Однако если борьба тюменского хана против сарайского носила, так сказать, внутриулусный характер и не меняла социально-политических отношений по существу, то борьба Русского государства за свою независимость приводила к принципиальным сдвигам качественного характера и открывала перед народами Восточной Европы новые перспективы развития. Победа осенью 1480 г. на Угре не только обеспечила независимость Русского государства, но и послужила толчком к крупнейшим изменениям в политической ситуации на востоке Европы и севере Азии.

Борьба с орденской агрессией требовала организации нового похода против магистра, причем в кратчайшие сроки — до возможного возобновления похода против Орды. Этим и объясняется, что зимой 1480/81 г. русские войска отправляются «в немецкие земли воевати и на князя-местера за их неисправление» — в наказание за нападение на Псков, «егда царь на Угре стоял и братья отступиша от великого князя».8 Этот зимний поход был, таким образом, не чем иным, как продолжением войны, начатой Орденом в январе 1480 г. Рассказ о походе содержится в Московской и Симеоновской летописях, тексты которых восходят, по-видимому, к одному официальному источнику, расходясь между собой в деталях. Псковские летописи дают свою независимую версию событий. Львовская летопись содержит некоторые самостоятельные известия. По данным Московской летописи, в походе приняли участие полки воевод князей Ивана Васильевича Булгака и Ярослава Васильевича Оболенского,9 присланные, по-видимому, из Москвы, новгородские полки во главе с наместниками князем Василием Федоровичем Шуйским и Иваном Зиновьевичем Станищевым10 и Псковский полк во главе с князем-наместником В.В. Шуйским.11 Симеоновская летопись кроме этих великокняжеских воевод называет новгородских бояр Василия Казимира и Александра Самсонова.12

Следовательно, к началу 1481 г. в Новгороде еще сохранились черты старой военной организации: новгородские бояре шли в поход со своими полками рядом с полками новгородских наместников великого князя.

По сообщению Псковской I летописи, поход был совершен по просьбе псковичей, которые «бита челом... великому князю... чтобы дал воевод своих с силою на немцы». Великий князь внял челобитью и велел новгородским наместникам «и посадникам и тысяцким и всем мужам новгородцем» идти в поход «со псковичами за псковскую обиду».13 Это известие подтверждает данные Симеоновской летописи о сохранении новгородской военной организации. Новгородские полки прибыли в Псков 16 января 1481 г. и стали на Полонище. 11 февраля подошли московские воеводы князья Я.В. Оболенский и И.В. Булгак14 с 20-тысячным войском,15 разместившись на Запсковье. Русское командование выжидало сбора всех своих сил, дало им необходимый отдых и уже после этого приступило к решительным действиям. Войска выступили в поход «на мясной неделе», т. е. между 18 и 25 февраля. По данным Московской летописи, войска шли «многыми дорогами жгучи и воюючи... и немец секучи и в полон емлючи».16

Псковская II летопись свидетельствует, что войска шли тремя колоннами.17 1 марта русские войска впервые подошли к столице магистра Феллину (Вельяд).18 За день до этого магистр бросил город и «побежал» к Риге. Князь В.Ф. Шуйский со своим полком гнался за ним на протяжении 50 верст, но не догнал, хотя и захватил его обоз. Начались бомбардировка города из пушек, пищалей и тюфяков и подготовка штурма. В результате бомбардировки была разрушена стена охабня (внешнего укрепления); русские войска веяли и сожгли посад и пригородные села.19 Гарнизон цитадели запросил пощады. Воеводы Иван Булгак и Ярослав Оболенский назначили окуп в 2 тыс. руб. и согласились отступить от города. Русские взяли Тарваст и Вельяд и «плениша и пожгоша всю землю немецкую от Юрьева и до Риги».20 Впервые русские войска подошли к самому центру земель Ливонского ордена.

Поход крупных сил по глубокому снегу в разгар лютой зимы («бе бо тогды мрази силно велици, а снег человеку в пазуху, аще у кого конь свернут з дорозе, ино двое али трое одва выволокут»)21 был для немцев полной неожиданностью. По словам того же псковского летописца, «яко же неции рекоша, и Псков стал, не бывало тако».22 В действиях русских войск можно отметить стремление нанести удар по главному центру вражеских земель, не отвлекаясь на второстепенные объекты. Если в феврале 1480 г. князь А.Н. Оболенский со своими силами наносил удар по Дерпту (Юрьеву) и немецким укреплениям на р. Эмбах (Омовжа), то теперь русские войска наступают на столицу самого магистра, оставляя Дерпт в стороне. Нанесение главного удара по основному политическому центру вражеской страны свидетельствует о верном стратегическом мышлении русского командования. Русским удалось достичь полной стратегической внезапности. Хотя войска шли разными дорогами, разоряя по средневековым обычаям страну, главные силы с артиллерией держались вместе. Об этом свидетельствует взятие городов, отстоящих друг от друга на 20—25 км. Заслуживает внимания также применение артиллерии в условиях зимнего времени. Выступив из Пскова около 18—20 февраля, русские войска с тяжелой осадной артиллерией подошли к Феллину 1 марта, пройдя за 8—10 дней около 160 км. Средний темп движения составлял, таким образом, около 20 км в сутки.

Впервые за длительный период войн с Орденом русские войска перешли от стратегической обороны к решительному стратегическому наступлению, впервые они так глубоко проникли в Ливонию, впервые за 200 лет после Раковорской битвы 1268 г. над Орденом была одержана действительно большая победа.23 Ближайшее следствие ее — заключение 1 сентября 1481 г. новых договоров — договора Пскова с Ливонией, договора Пскова с Дештским епископством и договора между Новгородом и Ливонией.24

В основе договора Пскова с Ливонией лежал «Данильев мир» 1474 г. Текст договора 1481 г. до наших дней не сохранился, но сведения о нем в литературе позволяют прийти к выводу, что он отражал новые шаги правительства Русского государства к обеспечению безопасности северо-западной границы (с возложением на Орден обязательства не помогать Дерпту против Пскова) и интересов русских подданных в Ливонии (с требованием от немцев возвратить захваченное имущество русских церквей и держать «чисто» «русские концы»).25 Договор Пскова с Дерптом также не сохранился, косвенное указание на него содержится в Псковской летописи.26

Договор Новгорода с Ливонией сохранился в русском оригинале.27 Он был заключен на 10 лет, с русской стороны — «за всю Новгородскую державу», с немецкой — от имени магистра, архиепископа рижского, епископов дерптского (юрьевского), эзельского (островского), курляндского (курьского), ревельского (колываньского), а также Риги, Дерпта, Ревеля, Нарвы и Вышгорода. Это первый договор с Орденом, заключенный не Новгородской республикой, а новым Русским государством. Тот факт, что в этом договоре (как и в последующих, вплоть до падения Ордена) «договаривающейся стороной» формально является Новгород, навел некоторых исследователей на мысль о сохранении Новгородом особых привилегий как неизжитых черт феодальной раздробленности.28 Действительно, в 1481 г. переговоры с немцами ведут новгородские наместники, а крест на грамоте целуют «государей великих князей царей Русских бояре Новгородские» Тимофей Остафьевич и Ефимей Орефьевич и «староста купецкий» Иван Елизарович.29 В целовании креста новгородскими боярами «государей великие князей» можно видеть признак еще не завершившегося переустройства социальной структуры Новгорода (вспомним, что и в февральском походе новгородские бояре идут рядом с наместниками). Но главное не в этом. Ливонский орден, фактически самостоятельный, формально не был суверенным государством. Его сюзереном был император. В апреле 1481 г. магистр Бернд фон дер Борх обратился к императору Фридриху III с просьбой о предоставлении прав и регалий «великого магистра», что и было им получено.30 С точки зрения дипломатического этикета международные договоры должны были заключаться только между юридически равноправными сторонами. Заключение такого договора между леном императора и суверенным Русским государством умаляло бы международный престиж последнего и было поэтому недопустимым.

Договор 1481 г. был подвергнут подробному анализу в новейшем исследовании Н.А. Казаковой.31 В ряде своих положений этот договор подтверждал старые нормы новгородско-ливонских отношений — о подчинении иностранцев (русских в Ливонии, ливонцев в России) юрисдикции той страны, где они находятся, о пограничной линии (по р. Нарове до моря) и запрете ее нарушения, о беспрепятственном проезде купцов и послов и гарантиях их неприкосновенности.

Особое значение имеют новые статьи, не встречавшиеся в прежних договорах. Новгородские купцы впервые освобождаются от торговых пошлин в Нарве, если товар перегружается из судна в судно,32 от пошлин при перегрузке товаров на телеги для отправки в другие города Ливонии;33 весовые единицы для взвешивания воска в Нарве приводятся в соответствие с русскими эталонами; весовщикам запрещается «колупать» у русских воск. В оценке этих статей нельзя не присоединиться к мнению Н.А. Казаковой, увидевшей в них свидетельство большого внимания, которое правительство Русского государства уделяло торговле своих подданных за границей, особенно в Нарве, ближайшем и важнейшем торговом пункте.34

Ряд других статей договора отражает ту же заботу русского правительства об интересах своих подданных, занимающихся зарубежной торговлей. При проезде через Ливонию русские получают право нанимать проводников по своему выбору и освобождаются от ответственности, если собьются с дороги. Для охраны чести и достоинства русского человека в договор вводится специальная статья.35 На Ливонский орден в целом теперь возлагается гарантия обязательства дерптского епископа соблюдать интересы русской колонии в Дерпте.36

Важное значение имеет и изменение начальной статьи договора: в ней впервые в международном акте встречается формула с упоминанием «великих государей царей русских»37 и о «челобитье» немецких послов.38 Эта формула, как и все содержание договора, отражает важнейший факт — создание единого Русского государства, которое отныне берет на себя функцию защиты интересов страны и ее подданных в международном масштабе. В отношениях между Русью и Европой открывается новая страница. В этом принципиальное значение русско-ливонского договора 1481 г., первого международного договора Русского централизованного государства с европейским партнером.

В то же время необходимо подчеркнуть миролюбивый, умеренный характер договора 1481 г. Отстаивая интересы своей страны, правительство Ивана III не посягало на независимость и территориальную целостность побежденного врага. Безопасность на границе, прочный мир, благоприятные условия для торговли русских купцов — вот цели, которые ставило перед собой Русское государство в отношениях с Ливонией и которые были достигнуты договором 1481 г.39

К лету 1481 г. вполне определилась новая политическая ситуация на юго-восточных рубежах Русской земли: Орда Ахмата разгромлена и перестала быть великой державой, оказывающей решающее влияние на ход событий в Восточной Европе. Из трех татарских улусов, прямых потомков Батыевой империи по западную сторону Урала, серьезное политическое значение сохранили два — Крымская держава Менгли-Гирея и Казанское ханство. Отношения Русского государства с Крымом продолжали оставаться дружественными, и в этом нельзя не видеть крупный успех русской дипломатии. Договор, заключенный князем Иваном Звенцом Звенигородским весной 1480 г., определил на несколько ближайших десятилетий общий стиль и характер русско-крымских отношений.40 Союз с Крымом против Ягеллонов и потомков Ахмата превратился в один из основных инструментов русской внешней политики до самого конца великого княжения Ивана III.

Добившись относительно прочных отношений с Крымом, Русское государство получило возможность укрепить свои позиции в Среднем Поволжье. В 1482 г. был предпринят поход на Казань.

Наиболее подробные известия о походе на Казань содержит Софийско-Львовская летопись. Летом 1482 г. против Казани замышлялся большой поход. Главные силы во главе с великим князем были стянуты к Владимиру, судовая рать с артиллерией под начальством Аристотеля Фиоровенти дошла до Нижнего Новгорода.41 Впервые в дальнем походе в составе судовой рати участвовали русские пушки. В этих условиях казанское правительство пошло на заключение мира: «...царь Казанский присла с челобитьем».42

Летописные сведения о походе 1482 г. можно сравнить с разрядами. По их данным, в этом году «стояли воеводы в Нижнем Новгороде по казанским вестям: князь Борис Михайлович Оболенский, князь Иван Васильевич Оболенский, князь Федор Курбский, Семен Иванович Пешков, князь Дмитрей Оболенский, Констянтин Сабуров, князь Костянтин Шеховской».43 Это первый официальный перечень русских воевод, стоящих во главе полков, развернутых против Казани. Кто же эти воеводы?

Князь Борис Михайлович Туреня Оболенский известен по новгородскому походу 1477 г. Он шел в составе Большого полка, возглавляя отряды можаичей, волочан, звенигородцев и ружан. Совершив переход по льду оз. Ильмень, войска князя Бориса овладели монастырями Юрьевым и Аркажским и вместе с другими полками замкнули кольцо блокады вокруг Новгорода.44 Брат князя Бориса, принявший монашество под именем Иоасафа, был игуменом Ферапонтова монастыря, а в июле 1481 г. был поставлен в архиепископы ростовские.45

Второй воевода князь Иван Васильевич Шкурля Оболенский (родоначальник Курлятевых) — племянник Андрея Ногтя,46 воеводы в ливонском походе в феврале 1480 г. В казанских разрядах 1482 г. Иван Шкурля и его сын Дмитрий (пятый среди воевод) упоминаются впервые.

Впервые упоминается и третий воевода — князь Федор Курбский из рода ярославских князей. Это скорее всего Федор Семенович, сын первого удельного князя на Курбе.47 Курбские были связаны с удельными князьями Московского дома — племянник Федора Семеновича Андрей (сын его младшего брата Дмитрия) был женат на дочери углицкого князя Андрея Васильевича Большого. Правнук Федора Семеновича, красноречивый корреспондент Ивана IV, бежал за границу, но во времена Ивана III и его сына Курбские верно служили Отечеству и не один из них сложил голову на поле брани.48

Семена Ивановича Пешкова, названного в числе воевод на четвертом месте, родословцы не знают. Известен Семен Федорович Пешок Сабуров, воевода князя Андрея Вологодского и великой княгини Марии Ярославны. В 1469 г. он со своими вологжанами участвовал в Казанском походе.49 В 1471 г. во время войны с Новгородом ходил на Кокшенгу,50 а в 1477 г. с двором Марии Ярославны в составе Полка Левой Руки совершил переход через Ильмень.51 В 1482 г. в походе на Казань участвует и младший брат Семена — Константин Сверчок (шестой воевода). Оба они — сыновья Федора Сабура, одного из самых знатных московских бояр.52

Седьмой воевода, ярославский князь Константин Юрьевич Шаховской, судя по родословцам, служил князю Андрею Меньшому.53

Разрядная книга сообщает, что в 1482 г. полки были развернуты и на Вятке — здесь стояли В.Ф. Сабуров, В.Ф. Образец Симский и князь С.И. Ряполовский.54 Как и в 1469 г., для борьбы с Казанью были созданы две группы войск на двух направлениях — западном (по отношению к Казани) и северном. Все три воеводы, стоявшие на Вятке, обладали боевым опытом. В.Ф. Сабуров (старший брат Семена Пешка и Константина Сверчка) еще в 1466 г. был наместником на Устюге,55 а в 1477 г. участвовал в походе через Ильмень на Новгород с полком князя Андрея Меньшого.56 В.Ф. Образец Симский прославился победой, одержанной 27 июля 1471 г. над новгородцами на Двине, при устье р. Шиленги;57 в 1477 г. он — второй воевода Большого полка.58 Важно отметить, что В.Ф. Образец имел опыт войны с Казанью: в 1478 г. он ходил на Казань вторым воеводой судовой рати.59 Князь Семен Хрипун Ряполовский в ноябре 1477 г. возглавлял войска, шедшие через Ильмень для обложения Новгорода,60 а летом 1478 г. стоял во главе судовой рати, посланной на Казань.61 Учитывая, что на Вятке стояли лучшие, наиболее опытные воеводы, можно предположить, что этому направлению уделялось особое внимание.

Разрядные записи 1482 г. особенно ценны тем, что содержат первое упоминание о не дошедших до нас казанских посольских книгах. Они ссылаются на запись, сделанную в этих книгах 16 июля 1482 г. Запись содержала наказ воеводам, стоящим в Нижнем Новгороде. Сам наказ был в грамоте, посланной с гонцом Иваном Писемским. Первый дошедший до наших дней текст наказа воеводам (т. е. директивы главного командования) заслуживает дословного воспроизведения.62

«А се говорить от великого князя Ивану Писемскому бояром и воеводам князю Ивану Васильевичю, да князю Семену Ивановичи), да князю Борису Оболенскому, да князю Федору Курбскому, да князю Ивану Шеховскому, да князю Дмитрею Оболенскому, да Костянтину Сабурову. Князь великий велел вам говорить: посла есми к царю в Козань князя Ивана Звенца и Бурнака есми с ним отпустил. И вы б отобрались с теми людьми, которые с вами в лехких судах, да иные б мои воеводы князь Борис Оболенский Туреня, и князь Федор Курбской, и князь Иван Шеховской, и князь Дмитрий Оболенской, и Костянтин Сабуров, и князь Михайлов сын Деева, и брата моего Андреев воевода князь Семен Стародубской промышляли бы есте моим делом».63 В чем именно заключалось «дело», которое «опосле тово писано», остается неизвестным.

Но и сохранившаяся часть наказа представляет большой интерес. Во-первых, она точно датирована, что дает возможность уточнить время похода под Казань: он состоялся после 16 июля 1482 г. Во-вторых, она дает представление о том, как передавалась директива. Директива составлялась в письменном виде и передавалась с гонцом, который должен был еще сказать и «речи» воеводам. В-третьих, в наказе несколько изменен и расширен перечень воевод (по сравнению с разрядной записью, приведенной выше). На первое место поставлен боярин князь Иван Васильевич. Видимо, это И.В. Булгак, участник зимнего похода 1481 г. в Ливонию. Князь Семен Иванович, второй воевода, — вероятно, Ряполовский. Если так, то он переведен в Нижний Новгород с Вятки. Князь Иван Шаховской — это Иван Юрьевич, старший брат Константина, упомянутого выше. Не названный по имени «князь Михайлов сын Деева» — выходец из ярославских князей, потомков Романа, третьего сына князя Василия Давыдовича «Грозные Очи».64 Князь Семен Стародубский, названный воеводой князя Андрея Углицкого, — это, вероятно, Семен Федорович.65

Разряды за 1482 г. называют в общей сложности имена 14 воевод, возглавлявших русские войска на казанском фронте. Десять из них — потомки удельных князей, четверо — выходцы из московских боярских родов. Из десяти княжат пять принадлежат к семьям, потомственно связанным с великокняжеской службой (И.В. Булгак, С.И. Ряполовский, трое Оболенских). Таким образом, основное ядро воевод — старые служилые люди, в достаточной степени проникнутые московской традицией. Сравнительно недавно на московской службе появились только ярославские княжата (Курбский, Деев и двое Шаховских). Это результат той служилой инкорпорации бывших удельных князей, которая особенно усилилась в 60-х гг. XV в. и отголоски которой звучат в Ермолинской летописи под 1463 г.66 По крайней мере пять воевод (двое Сабуровых, князья Шаховской, Деев и Стародубский) связаны службой с удельными князьями. Но эти удельные князья — члены Московского дома, носители той же в сущности московской традиции (хотя и в ее консервативном варианте). Обращает на себя внимание, что вчерашние воеводы великой княгини Марии Ярославны и Андрея Меньшого легко и просто оказываются на великокняжеской службе — между уделом московского князя и великокняжеским двором не было непроходимой грани. В целом высший командный состав войска, отраженный в разрядах 1482 г., представлял собой опытных и традиционно связанных с Москвой военачальников.

Князь Иван Звенец зарекомендовал себя хорошим дипломатом, и его миссия в Казань свидетельствует о желании Ивана III добиться мирного разрешения конфликта. В этом случае поход рати «в лехких судах» должен был, вероятно, иметь значение демонстрации для подкрепления требований русского посла, и весь поход 1482 г. приобретает скорее политический, чем военный характер.

Русское государство стремилось не к военному разгрому Казани, а к подчинению ее своему влиянию, к установлению мирных дружественных отношений со своим восточным соседом. Нам неизвестна позиция, занятая Казанью в период Стояния на Угре. Активных враждебных действий сколько-нибудь значительного масштаба она, по-видимому, не предпринимала — во всяком случае они не отразились ни в одном русском источнике. Тем не менее, как показывал опыт предшествующего десятилетия (набег 1478 г. на северо-восточные русские земли), с потенциальной угрозой со стороны Казани (вернее, антирусски настроенных кругов казанских феодалов) приходилось считаться. Победа на Угре давала возможность добиться более выгодных условий в отношениях с Казанью.

Успешное решение вопроса о взаимоотношениях с Казанью дало возможность для продвижения русской колонизации дальше на восток, в Сибирь. Важнейшее событие в этом плане — первый большой поход за Уральские горы в 1483 г. Известие о нем содержится в Вологодско-Пермской и Устюжской летописях. По данным Вологодско-Пермской летописи, в поход «на князя вогульского на Асыку» были отправлены два воеводы: Иван Иванович (в летописи ошибочно — Васильевич) Салтык с вологжанами и князь Федор Курбский с устюжанами, вычегжанами, вымичами и великопермцами.67 С каждым воеводой были посланы также дети боярские двора великого князя. Войско И.И. Салтыка выступило из Вологды на судах 23 апреля. Сражение с вогуличами произошло 29 июля и закончилось бегством Асыки и сына его Юмшана. Преследуя бегущих, русские войска «повоеваша» Сибирскую землю и вышли «на великую реку Обь, ширина ее 60 верст». На Оби было взято в плен несколько местных князей. Поход Салтыка закончился 9 ноября возвращением в Вологду.68

Устюжская летопись приводит самостоятельный рассказ. Первым воеводой она называет князя Федора Курбского Черного, в составе войск дополнительно упоминает сысоличей. Устюжская летопись называет точно место боя с вогуличами — на устье р. Пелыни (Пелыми) (очевидно, при впадении ее в Тавду) — и сообщает, что «на том бою устюжан убило семь человек». После боя войска пошли вниз, «по Тавде реце мимо Тюмень в Сибирь» и «добра и полону взяли много».69 От Сибири войска пошли «по Иртишу реце вниз... да на Обь, реку великую, в Югорскую землю». Там «князей югорских воивали и в полон повели». Летопись приводит точные даты начала и конца похода для Устюжского полка — это соответственно 9 мая и 1 октября. В дополнение к этим сведениям, содержащимся в летописи Мациевича, Архангелогородский летописец сообщает, что «(на) Югре померло вологжан много, а устюжане все вышли».70

Сопоставление известий Вологодско-Пермской и Устюжской летописей, несмотря на их лапидарно-протокольный характер, рисует черты грандиозного похода — одного из крупнейших предприятий Русского государства на его северо-восточных рубежах вплоть до прославленных походов Ермака столетие спустя. Если поход князя Федора Пестрого Стародубского на Чердынь в 1472 г. закрепил за Русским государством Пермскую землю, Северо-Западное При-уралье, то поход И. Салтыка и князя Ф. Курбского 1483 г. впервые вывел русских людей на необъятные просторы Сибири. Судовая рать, составленная из ополчения северорусских городов и волостей, прошла от Вологды по Сухоне и Вычегде, очевидно, до верховьев последней, т. е. не менее 2 тыс. км, из которых половину — вверх по течению, преодолела волоком северную часть Уральского хребта, а затем шла по Тавде и ее притокам, по Иртышу и Оби еще примерно такое же расстояние до «великой Оби» — очевидно, Обской губы. Если новгородское боярство, проникая своими отрядами в предгорья Урала, ограничивалось хищнической эксплуатацией пушных богатств края в интересах экспортной торговли, а вятчане не поднимались выше мелких ссор с князьями соседних племен, то теперь впервые фактически ставится перспективная задача широкого политического масштаба — государственное освоение Северного Урала и Зауралья. Летом 1483 г. «приходили к великому князю от вогульского князя Юмшана Асыкина, сына бити челом о опасе шурин его, вогулятин Юрга, да сотник его, вогулятин Анфим». Об этом же «печаловался» владыка Филофей Пермский. И «владыки деля» Юмшан получил разрешение приехать к великому князю. С этим разрешением («опасом») к Юмшану в далекую Сибирь был послан Леваш — слуга епископа пермского Филофея. Этим же летом Москву посетила и другая депутация сибирских князей «с поминки с великими от князей Кадских... и от всее земли Кадские и Югорские» просить о «полоненных князех, о Молдане с товарищи». Великий князь их «пожаловал... отпустил их в свою землю» «печалованием владыки Филофея да Володимера Григорьевича Ховрина».71

Обращает на себя внимание участие, которое принимают в судьбах сибирских князей пермский епископ и богатый московский боярин, выходец из купеческого рода. Если связь Филофея с Сибирью может быть объяснена конфессиональными моментами — проникновением православия в среду языческих племен, то Владимира Ховрина интересуют, надо думать, прежде всего экономические сюжеты — возможность организации торговли с далекой северо-восточной окраиной. Во всяком случае в результате «печалования» Филофея и Ховрина сибирские князья были выпущены из плена. Однако это был не только акт гуманности. «Великий князь на себя их привел, дань на них положил», — сообщает Устюжская летопись.72 Холмогорская летопись тоже указывает, что князья «далися за великого князя во всей воли», обещали «дань давати, а дотоле не давали дани». По словам той же летописи, сибирские князья принесли языческую присягу — «з золота воду пили».73 Итак, перед нами факт установления даннических отношений, т. е. вассальной, феодальной зависимости зауральских — вогульских и югорских — князей от Москвы. Освоение Сибири Русским государством началось, и в этом принципиальное значение похода 1483 г. Поход Салтыка и Курбского может по праву считаться исходным рубежом важнейшего исторического процесса — включения сибирских земель и народов в состав России.74

Если на востоке непосредственным следствием победы русских на Угре был разгром Орды Ахмата шибанским ханом, то на западном рубеже страны русская победа тоже вызвала важный отклик.

В 1481/82 г. «бысть мятеж в Литовской земле: въсхотеша вотчичи Ольшанской да Олешкович да князь Федор Бельской по Березиню реку отсести на великого князя Литовской земли».75 Заговор был раскрыт: Ольшанский и Олелькович подверглись казни, а Федор Бельский поспешно бежал в Москву. Впервые после захвата западных русских земель Литвой и Польшей мы видим на этих землях широкомасштабную оппозицию и проявление стремления воссоединиться с Русским государством. В заговоре Ольшанского, Олельковича и Бельского нельзя не усмотреть отражения стихийного недовольства населения западнорусских земель усилением Польско-Литовского католического влияния. Крупные политические успехи Русского государства, быстрый рост его могущества и авторитета делали его естественным центром притяжения для всех русских земель, оказавшихся в предыдущие времена под властью иноземных государств. Тяготение западнорусских земель к Москве, имеющее в своей основе глубокие исторические корни, отныне становится одним из существенных факторов, влияющих на внутреннюю и внешнюю политику Русского государства.

Князь Бельский, первый из литовских выходцев, получил в управление Демон и Мореву «со многими волостями»:76 вчерашний владетельный князь наделяется городом и волостями на территории Новгородской земли. Московская летопись утверждает, что Демон и Морева даны ему «в вотчину», т. е. в наследственное частное владение (а не во временное кормление). Однако если это и так, то все же можно сомневаться, что в новой своей «вотчине» князь Федор пользовался когда-либо полными владельческими правами настоящего удельного князя. В Русском государстве он стал крупным вотчинником — и только.

Федор Иванович Бельский — внук киевского князя Владимира, пятого сына Ольгерда от его первого брака (с полоцкой княжной). Старший сын Владимира — Александр (Олелько), унаследовавший киевский стол и женившийся на Анастасии, дочери великого князя Василия Дмитриевича. Таким образом, Олельковичи приходились Федору Бельскому двоюродными братьями по отцовской линии, а по материнской они были двоюродными братьями Ивана III.77 Но дело, разумеется, не в этих генеалогических связях.

Родственные связи Михаила Олельковича с великим князем всея Руси не помешали их конфликту зимой 1470/71 г., когда Михаил был новгородским князем по приглашению боярской олигархии. Не родственные связи, а реальные политические интересы определяли собой взаимоотношения между руководителями феодальных государств и княжеств. Ход событий, прежде всего создание единого Русского государства, заставил литовских князей Ольгердовичей в конце 70-х—начале 80-х гг. изменить свою политическую ориентацию и выступить во главе движения за возвращение западнорусских земель России. Князья вынуждены были учитывать настроения и симпатии своих подданных — русских людей, оказавшихся под властью Польши и Литвы и стремившихся к воссоединению со своими братьями, объединившимися в единое государство. Несомненно, как всегда в средневековье, крупнейшую роль играл конфессиональный фактор — тяга православного русского населения к своим единоверцам, к сохранению культурно-исторической, духовной самостоятельности под угрозой окатоличивания и полонизации. Вполне вероятно и то, что князей Ольгердовичей соблазняла перспектива перехода в вассалы к могущественному государю всея Руси. Служба под победоносными русскими знаменами могла казаться более привлекательной, чем пребывание в зависимости от Казимира Ягеллончика, окруженного польскими вельможами и католическими прелатами.

Итак, в начале 80-х гг. можно отметить первое серьезное политическое выступление за возвращение западнорусских земель (будущих Украины и Белоруссии) в состав возрожденного Русского государства. Полное воссоединение всех русских земель, захваченных в предыдущие века упадка, унижения и разорения страны, становится одной из главных задач нового государства. Так называемый «заговор князей» — едва ли не первый шаг в решении этой проблемы. В этом его крупное историческое значение.

Однако до решения проблемы и даже до постановки ее на уровень конкретной политики было еще далеко. В начале 80-х гг. Русское государство еще не было готово к единоборству с державой Ягеллонов.

Заговор русских князей мог повести к серьезным политическим осложнениям с королем. В этих условиях московское правительство проявляет большую осторожность. Когда в том же году в Москве оказался претендент на Киевскую митрополию, не ужившийся с королем Казимиром и сообщивший великому князю о церковных реликвиях («многих мощах»), предназначенных патриархом для Руси и отнятых королем, великий князь принял решение: «Не подымати рати, ни воевати ся с королем про се».78 Русское государство не хотело большой войны с таким сильным противником, как король Казимир. Решительная борьба за воссоединение западнорусских земель — для начала 80-х гг. дело будущего.79 Основное внимание московского правительства и на следующий день после Угры приковано к внутренним проблемам, к вопросам укрепления Русского государства.

Примечания

1. Тимофей Скряба — представитель одной из ветвей рода Морозовых, родной брат Михаила Салтыка, родоначальника известной впоследствии фамилии служилых людей (ВОИДР. М., 1851. Т. Х. С. 107—108).

2. Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Нагайскою ордами и с Турцией. М., 1884. Т. I. № 6. С. 25—27. (Сб. РИО; Т. 41).

3. РИБ. СПб., 1910. Т. 27. Стб. 340.

4. ПСРЛ. Л., 1982. Т. 37. С. 95.

5. Там же. М.; Л., 1959. Т. 26. С. 274.

6. Там же. СПб., 1910. Т. 20, ч. 1. С. 346.

7. Бояршинова З.Я. Население Западной Сибири до начала русской колонизации. Томск. 1960. С. 111, 112; Бояршинова З.Я., Степанов Н.Н. Западная Сибирь в XIV—XVI вв. // Материалы по истории Сибири. Улан-Удэ. 1964. С. 475—503; Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск. 1986. С. 82.

8. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25. С. 329.

9. По данным Львовской летописи, с этими воеводами шли «дмитровцы и боровичи», т. е. войска, набранные в Дмитровском и Боровском уездах (ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 348).

10. Станищевы — служилый род, давший во второй половине XV в. нескольких видных представителей. Брат Ивана Зиновьевича Василий Дятел летом 1471 г. выполнял ответственные поручения великого князя в Пскове — требовал выступления псковичей против Новгорода (ПЛ. Т. 2. С. 180—181). Младший брат Прокофий Скурат позднее выдвинулся на дипломатическом поприще в составе посольств в Молдавию и Литву (ПСРЛ. М.; Л., 1963. Т. 28. С. 155; СПб., 1913. Т. 18. С. 276; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. СПб., 1882. Т. 1. № 31. С. 163 и след. (Сб. РИО; Т. 35).

11. ПСРЛ. Т. 25. С. 329.

12. Там же. Т. 18. С. 269.

13. ПЛ. Т. 1. С. 78—79.

14. Князь Ярослав Оболенский — младший брат известного воеводы Ивана Стриги. В 1473—1477 г. он был князем-наместником в Пскове (пятым по счету); при нем началось наступление великокняжеских властей на псковскую «старину», что вызвало резкий конфликт с Псковом и привело к восстанию против князя Ярослава в сентябре 1476 г. Отозванный в феврале 1477 г. после неоднократных просьб псковичей, князь Ярослав был в январе 1478 г. назначен вторым наместником в Новгород (ПЛ. Т. 2. С. 188, 192, 196—207; ПСРЛ. Т. 25. С. 322). Позднее он снова был князем-наместником в Пскове и продолжал политический курс, направленный против порядков вечевой республики (в частности, провел реформу положения смердов, что вызвало известную «брань о смердах») (ПЛ. Т. 2. С. 65—67 и др.). Князь Ярослав умер в Пскове в 1487 г. и был похоронен в Троицком соборе (ПЛ. Т. 2. С. 223, 224). В лице Я.В. Оболенского, выходца из удельных князей, перед нами один из твердых и последовательных проводников московской великокняжеской политики, направленной против удельной старины. Князь И.В. Булгак — племянник князя И.Ю. Патрикеева, одного из самых влиятельных бояр Ивана III (попавшего в опалу в 1499 г.). Дед Булгака, потомок Гедимина, князь Юрий Патрикеевич, был женат на Анне, дочери великого князя Василия Дмитриевича. Таким образом, Иван Булгак и его брат Даниил Щеня, прославившийся в походах и битвах конца XV — начала XVI в., приходились Ивану III двоюродными племянниками. В отличие от своего брата, знаменитого победителя при Ведроши в 1500 г., боярин князь Иван Булгак не стал знаменитым, оставаясь, однако, в рядах московского боярства (последнее упоминание — в 1495 г., когда участвовал в поездке Ивана III в Новгород (РК. С. 44).

15. ПЛ. Т. 1. С. 79.

16. ПСРЛ. Т. 25. С. 329.

17. ПЛ. Т. 2. С. 62.

18. ПСРЛ. Т. 25. С. 329.

19. Там же. С. 329. — По словам Львовской летописи, русские войска взяли в Вельяде два охабня (там же. Т. 20, ч. 1. С. 348).

20. ПЛ. Т. 2. С. 62.

21. Там же.

22. Там же.

23. Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства: Вторая половина XV в. М., 1952. С. 234—236; Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения: Конец XIV — начало XVI в. Л., 1975. С. 161—163.

24. См.: Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения. С. 163—170.

25. Там же. С. 164.

26. ПЛ. Т. 1. С. 79; см.: Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения. С. 165.

27. АЗР. Т. I. № 75. С. 95—97.

28. Зимин А.А. О политических предпосылках возникновения русского абсолютизма // Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.). М., 1964. С. 31—32.

29. АЗР. Т. I. № 75. С. 95, 97.

30. Арбузов Л.А. Очерк истории Лифляндии, Эстляндии и Курляндии. СПб., 1912. С. 70, 110—112.

31. Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения. С. 165—170.

32. «А торгует Новгородец з Немчыном на Ругодиве, а будет товар в Немчына в бусе, и Новгородцу той товар в Немчына добровольно взяти из бусы через край в ладью, а от того Ругодивцам кун не имати» (АЗР. Т. I. № 75. С. 96).

33. «А приедет Новгородец на Ругодив с воском, или с белкою, или с москотиньем, а похочет ехати на Ригу, или на Юрьев, или на Колывань, а положат товар на телегу, ино от того товару весчего не взяти» (АЗР. Т. I. № 75. С. 96, 97).

34. «Иван III оценил значение Нарвы и стремился создать наиболее благоприятные условия для русских купцов, посещавших этот город» (Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения. С. 168).

35. «А на котором городе в мистровой державе и в бискупьих землях у Новгородца бороду выдерут, а доведут того на Немчина судом и справою, ино тому Немчину рука отсечи за бороду» (АЗР. Т. I. № 75. С. 97).

36. «...церкви... очистити и Русский конец и села тых церквей очистити по крестному целованию, по старыне» (АЗР. Т. I. № 75. С. 97).

37. «По... великих государей веленью царей Русских, великого князя Ивана Васильевича всеа Русии, и его сына, великого князя Ивана Ивановича всея Русии...» (АЗР. Т. I. № 75. С. 95).

38. «...добиша челом государей великих князей и царей Руских наместником новгородским» (АЗР. Т. I. № 75. С. 95).

39. Казакова Н.А. Русско-Ливонские и русско-ганзейские отношения. С. 170.

40. Это было отмечено Иваном III в наказе, данном 26 апреля 1481 г. Т.И. Скрябе: русский посол должен был передать Менгли слова великого князя: «Ты пак нам пожаловал, крепкое слово мне молвил и ярлыки свои подавал, так и ныне по тому жалуешь, на том и стоишь» (Сб. РИО. Т. 41. № 6. С. 25).

41. ПСРЛ. Т. 20, Ч. 1. С. 349.

42. Там же. — По сообщению Устюжской летописи «воеводы великого князя стояли на Волге лето все» (ПСРЛ. Т. 37. С. 49).

43. РК. С. 24—25.

44. ПСРЛ. Т. 25. С. 313—315.

45. АСВР. Т. II. С. 695; ПСРЛ. Т. 25. С. 329.

46. ВОИДР. Т. Х. С. 47; ср.: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 43—56.

47. ВОИДР. Т. Х. С. 55—57.

48. Так, под Казанью (вероятно, в 1506 г.) был убит Роман, сын Федора Семеновича, внук Федора Владимир Михайлович погиб «на Берегу в царев приход» (по всей вероятности, в 1521 г. при набеге Мохаммед-Гирея) (ВОИДР. Т. Х. С. 57). См.: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии... С. 90—92.

49. ПСРЛ. Т. 25. С. 282.

50. Там же. Т. 28. С. 144.

51. Там же. Т. 25. С. 314.

52. ВОИДР. Т. Х. С. 93; Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 169—173.

53. ВОИДР. Т. Х. С. 59.

54. РК. С. 25.

55. ПСРЛ. Т. 37. С. 91. — Архангелогородский летописец обвиняет его во взятии посула у вятчан (там же).

56. Там же. Т. 25. С. 314—315.

57. Там же. С. 290.

58. PK. С. 21.

59. ПСРЛ. Т. 28. С. 148.

60. Там же. Т. 25. С. 314.

61. Там же. Т. 28. С. 148.

62. Московская летопись за 1469 и 1477 гг. приводит наказы в пересказе.

63. РК. С. 25.

64. ВОИДР. Т. Х. С. 62.

65. Там же. С. 64—66.

66. Князья ярославские «простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичю, а князь велики против их отчины подавал им волости и села» (ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 23. С. 157—158; см. также: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии... С. 83—97; Кобрин В.Б. Власть и собственность средневековой России. М., 1985. С. 54—56; Шульгин В.С. Ярославское княжество в системе Русского централизованного государства в конце XV — первой половине XVI в. // Научные доклады высшей школы: Исторические науки. 1958. № 4. С. 3—15; Кучкин В.А. К вопросу о статусе ярославских князей после присоединения Ярославля к Москве // Феодализм в России: Сборник статей и воспоминаний, посвященный памяти академика Л.В. Черепнина. М., 1987. С. 220 и след.

67. ПСРЛ. Т. 26. С. 276.

68. Там же. — Этот рассказ в сокращении воспроизведен в Холмогорской летописи (там же. Л., 1977. Т. 33. С. 124).

69. Там же. Т. 37. С. 49.

70. Там же. С. 95.

71. Там же. Т. 26. С. 276. — Это же известие с некоторыми сокращениями есть в Холмогорской летописи (там же. Т. 33. С. 124—125). Другой вариант того же известия находим в Устюжской летописи (там же. Т. 37. С. 49, 95).

72. Там же. Т. 37. С. 49.

73. Там же. Т. 33. С. 125.

74. Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. С. 83—84.

75. ПСРЛ. Т. 20, Ч. 1. С. 384. — Московская и другие летописи содержат только краткое сообщение о бегстве в Москву князя Федора Бельского.

76. Там же. Т. 25. С. 328.

77. ВОИДР. Т. Х. С. 82 и след.

78. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 348.

79. Как показал К.В. Базилевич, в начале 80-х гг. русская дипломатия начинает активную деятельность по созданию союза против Ягеллонов, который мог бы способствовать борьбе за возвращение русских земель, захваченных Литвой и Польшей. Именно в этом плане следует рассматривать заключение в 1482 г. союза с Венгрией (ПСРЛ. Т. 25. С. 329) и сближение с Молдавией.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика