Интеллектуальные достоинства и внешний облик
Объединение этих обычно противопоставляемых друг другу тем в едином параграфе вызвано не попыткой оттенить специфику каждой с помощью контраста, но логикой развития византийской политической мысли: и интеллектуальные достоинства императора, и его внешние характеристики, как это уже было показано1, практически в одно и то же время (на протяжении VIII — начала IX в.) исчезают из византийских «княжеских зерцал». За распадом в христианской идеологии гармоничной и неразделимой для языческой античности согласованности внутреннего и внешнего облика последовало исчезновение соответствующих характеристик в представлениях об идеале правителя.
Было бы по меньшей мере странно в сочинении такого эрудита, как Фотий, не найти совсем сюжетов, касающихся интеллектуальной деятельности правителя. Действительно, Послание содержит довольно пространное рассуждение об этом, хотя и в одном лишь эпизоде совокупного текста. Зная, что «великая помощь, — поучает Фотий, — в управлении всем — это сила и быстрота мысли, не отступай от заботы о ней» [Там же, 663—664]. «Невозможно, — размышляет патриарх далее, — стать острым умом (тому), кто не рожден таким от природы», но опыт и забота о делах, приручая разум, часто показывают, что «упражнявшийся» в делах «острее» умом того, кто такой силой обладает от природы; следовательно, делает вывод Фотий, в течение всей жизни надо упражнять разум [Там же, 664—668]. Автор не останавливается на утверждении необходимого интеллектуального совершенствования, предлагая свой «рецепт»: разум «приходит в изучении и памяти о делах прошлого, общении и беседе с живущими мудрыми мужами, опытности в том, что следует в жизни делать. Деяние же, обретая силу через подражание, совет и исполнение, если не противодействует вышняя воля, завершается надлежащим концом» [Там же, 668—673]. Совет Фотия всеобщ, у него нет конкретного социального адресата в том смысле, что важность сказанного декларируется лишь для наделенного властью (во всяком случае, такое ограничение лексически не выражено). Конечно, Послание адресовано болгарскому князю Борису (Михаилу), Фотий обращается к нему во втором лице («знай», «не отступай»), наконец, патриарх говорит о важности разума для «управления всем», т. е. имеет в виду властьимущих. И все же Фотий не выделяет интеллектуальную деятельность прилагательными типа ἀρχοντικός (начальний, княжеский) как характеристику прежде всего правителя. Возможность иного взгляда на эту тематику продемонстрирует нам позже анализ «Учительных глав» Василия I.
У объединения интеллектуальных и внешних характеристик одним разделом есть и еще одна причина, о которой пока не было сказано. К рассуждению Фотия о необходимости совершенствоваться умственно непосредственно примыкает его размышление о внешнем облике. Так что две темы, очевидно, соседствовали и в сознании Фотия. Как же относится константинопольский патриарх к этой непростой для христианского мировоззрения проблеме телесного? «Обычаев, облика и движений, касающихся тела, не презирай как ничтожных; наилучший в них порядок и состояние являются не меньшей частью разума», ибо те из людей, кто не в состоянии прозреть скрытые в душе силу и красоту, те «внешним видом» подводятся к тому, чтобы стать поклонниками, славословящими скрытое; поэтому надо «и выражением лица, и прической, и облачением одежды выглядеть красивым и чинным», соблюдая меру, поскольку и пренебрежение, и излишнее к этому внимание «чуждо княжеского образа жизни». Благочиние в походке подобает князю, и не обезображивающему движение до женоподобного и распущенного, и не юношествующему в нем до порывистости, смятения и неравномерности. В целом все движение должно украситься чинностью [Там же, 674—687].
Нетрудно заметить: Фотия волнует церемониальная нормативность внешнего облика. Собственно красота тела рассматривается Фотием в соответствии с христианской традицией негативно. Совет не становиться рабом удовольствий, жить с законной женой и избегать других женщин завершается у Фотия, ссылающегося на пример Александра Македонского, высказыванием о красоте тела: «Красота тела привлекла к себе взор... и поработила самовладыку разум»; как плывущему в море невозможно избежать бурь, «так взирающему на красоту тела и тщащемуся о ней невозможно избежать волнений и опасностей»; следует устранять начала и причины страстей; «кто-то сказал, что любящие имеют душу в чужих телах; я же полагаю, лучше сказать, что они вместе с душой губят в чужих телах и разум» [Там же, 1056—1067].
Противоречие между признанием того, как важно следить за внешним обликом князя, с одной стороны, и предостережением перед красотой тела — с другой, осложняются в Послании еще одним обстоятельством. Топика телесного обнаруживается у Фотия в сравнениях и причем там, где она, казалось бы, совсем неуместна. Рассуждая о чистоте христианской веры, патриарх прибегает для пояснения своей мысли к сравнению: подобно тому как на прекрасных телах даже небольшой изъян сразу заметен на фоне остальной красоты тела, тогда как на безобразных недостаток сливается с общим безобразием, так и малейшее отступление от прекрасной и пресветлой христианской веры влечет за собой позор и тотчас вызывает порицание [Там же, 526—533]. Известно, метафорика телесного и эротическая метафорика не были чужды христианскому самовыражению. Сексуальность, подавляемая христианскими морально-этическими нормами в реальной жизни, прорывалась на уровне литературы в метафорах, сравнениях, эпитетах не в последнюю очередь именно в церковно-религиозной сфере2.
Фотий, таким образом, не нарушал общехристианской традиции. Новизна сказанного Фотием в другом: он вернул исчезнувшую было из «княжеских зерцал» в VIII — начале IX в.3 тематику в жанр, связав ее напрямую с теми идеологическими задачами, которые с его помощью преследовались. Обнаружившаяся противоречивость взглядов не снимает безусловной для Фотия ценности внешней репрезентативности власти, выражаемой внешним обликом человека.
Примечания
1. Там же. С. 70.
2. См. об этом: Каждан А.П. Византийская культура. М., 1968. С. 164; Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 63.
3. Нам уже приходилось обращать внимание на то, как изменялось отношение к внешней репрезентативности императорской власти по эволюции рассказа о воспитании Феодосия II его сестрой Пульхерией у византийских историков VI — начала IX в., заимствовавших повествование об этом из «Церковной истории» Созомена (V в.). См.: Чичуров И.С. Место «Хронографии»... С. 70—71.
| К оглавлению | Следующая страница |