Александр Невский
 

Глава третья

1

Злым был февраль соленого от крови года. Злыми были морозы, злыми колючие ветры, злыми переметчивые, сухие, как прах, снега и даже обледенелые метелки ковыля звенели на ветру зло Зло было кругом, во всей степи, во всем мире и в каждом доме, потому что зло посеяли люди, и оно взросло и окрепло, опившись кровью и обожравшись трупным мясом. Это было жирное, облипчивое зло, и казалось, что его уже невозможно смыть с души своей

«И восстал брат на брата, и род на род, и племя на племя И убивали друг друга, и выкалывали глаза, и урезали языки, и насиловали дев и молодых жен, бросая их умирать на перекрестках никому не нужных дорог»

Трое путников в стеганых ватных кафтанах медленно и неукротимо брели сквозь переметчивые снега огромной — от горизонта до горизонта — мертвой степи Первый и замыкающий были рослыми мужами, широкие груди которых, развернутые плечи и прямые спины еще издали убеждали, что руки их никогда не сжимали чапиги сохи или плуга, но с детства приучены были к мечу. Правда, меч в простых, обтянутых черной кожей ножнах имелся только у торящего дорогу, а у его спутников на широких поясах висели кривые татарские сабли, пополам разрезающие падающий конский волос. Меж двумя мужами шел юноша, на едва меченных усах которого еще не задерживался иней, а щеки были румяны и свежи. Но шагал он упрямо, сабля не путалась в ногах, спину не гнул и от встречного ветра не ежился.

За ними давно уже шла волчья стая. Не по следам, не шаг в шаг, а развернув крылья свои полуохватом. Волки не торопились, зная, что добыче некуда деться на заснеженной скатерти дикой степи.

Было еще светло, и солнце желтым кругом висело за спинами путников. Мглистые тучи обрезали его лучи, и людям не приходилось топтать собственные тени усталыми ногами. Это было солнце без тени, будто тени унесли с собою те, кому повезло погибнуть в ту страшную зиму.

— Остановимся, — сказал первый, выбрав низинку, в которой можно было укрыться. — И перекусить надо, и передремать не грех. Мы найдем топливо, Чогдар?

— В степи топливо под ногами, — с еле заметным акцентом ответил второй воин, снимая котомку. — Ты мне поможешь, Сбыслав.

Юноша, сбросив свою ношу, тотчас же пошел вслед за Чогдаром, а оставшийся начал разгребать снег, готовя место для костра.

В эту зиму оттепелей не случалось, ветер беспрестанно ворошил снега, и докопаться до земли казалось делом нетрудным. Однако под снегом в смерзшейся густой и перепутанной траве руки наткнулись на кости, и воин долго выдирал их оттуда, бережно откладывая в сторону. А потом извлек из-под снега грубый нательный крестик, старательно отер его, прижал к губам и спрятал за пазуху.

Вернулись спутники. Чогдар нес в поле кафтана груду смерзшегося конского навоза, а Сбыслав — рыхлую охапку полегшего под снегом кустарника.

— Кони стояли, — сказал Чогдар, высыпав навоз.

— А люди легли. — Старший показал свою находку и перекрестился.

И спутники его перекрестились. Помолчали.

— Наша с тобой война, Ярун, — вздохнул Чогдар.

— Наша, — согласился Ярун и протянул найденный крестик юноше. — Христианская душа на этом месте в рай отлетела. Носи у сердца, сын. Память должна обжигать.

— Да, отец. — Сбыслав торжественно поцеловал крестик и спрятал его на груди.

— Волки близко, — сказал Чогдар, вздувая костер. — Сидят караулом.

— К огню не сунутся.

— Не к тому говорю, Ярун. Кости человеческие грызть начнут, по степи растаскают. Уж лучше в огонь их положить.

Потом они молча жевали сушеную рыбу, ожидая, когда поспеет похлебка в котелке. Студеная синева наползала со всех сторон, а они чутко дремали, закутавшись в широкие полы кафтанов и спрятав лица в башлыки.

Невдалеке завыл волк. Ярун сел, помешал варево, попробовал.

— Похлебаем горячего, да и в путь.

Хлебали неторопливо, истово, старательно подставляя под ложки куски черствых лепешек. Тоскливо выли волки в густеющих сумерках, не решаясь приблизиться к огню.

— Зверь убивает пропитания ради, — сказал вдруг Сбыслав. — А чего ради человек убивает человека?

— Несовершенным он в этот мир приходит, — вздохнул Ярун. — Душа должна трудиться, и пока трудами не очистится, нет ей покоя. Труды, размышления и молитвы взрослят ее, сын.

— Жирный кусок — самый сладкий, — добавил Чогдар. — А из всех сладких кусков власть — самая жирная. — Он облизал ложку и спрятал ее. — Пора в путь, анда.

Все трое молча поднялись, затянули на спинах длинные концы башлыков, надели котомки и, перекрестившись, тронулись дальше. Шли прежним порядком: Ярун торил дорогу, Чогдар замыкал шествие, а Сбыслав держался середины.

Позади у догорающего костра тоскливо выли волки. Конечно, лучше было бы ночевать у огня, а идти днем, но в те года горящий в сумерках одинокий костер был опаснее самых ярых зверей.

Добыча удалялась, и стая преодолела извечный страх перед огнем. Матерая волчица обвела ее стороной, быстро поставила на след, и волки, пригнув лобастые головы, крупной рысью пошли вдогон. Бежали молча, цепочкой следуя за вожаком, но, приблизившись, взрычали, роняя слюну, и снова стали обходить с двух сторон, перейдя внамет, чтобы поскорее отрезать путь людям, замкнуть кольцо и ринуться в одновременную атаку. Путники остановились, выхватив из ножен оружие. Чогдар развернулся лицом к тылу, Ярун мечом держал нападающих зверей спереди, а юный Сбыслав, укрывшись меж их спинами, отражал волчьи броски с обеих сторон. Ему первому и удалось полоснуть самого неосторожного острым клинком по горлу. Волк взвыл, отлетев в сторону, забился, разбрызгивая кровь по сыпучему нехоженому снегу.

— Один есть, отец!

— Береги дыхание. Еще одного зацепим, и можно будет идти.

Второго волка широко располосовал Чогдар. Запах горячей крови и смертный вой бившихся в агонии раненых животных сразу остановили стаю. Беспомощная добыча была рядом, и молодой волк не выдержал первым, яростно бросившись на подбитого собрата. И вмиг стая распалась на две кучи, с рычанием разрывая теплые, бьющиеся на снегу тела.

— Вперед, — сказал Ярун, бросив меч в ножны, — Может, отстанут.

И они вновь зашагали по степи, оставив позади волчье пиршество и часто оглядываясь. Но то ли уж слишком волки были голодны, то ли свежая кровь раззадорила их, а только не раз и не два пришлось путникам прислоняться спинами друг к другу, отбивая очередные налеты. И если бы дано было нам увидеть отбивающихся от волков смелых и хорошо вооруженных воинов сверху, то нашему взору представилась бы большая двуглавая птица, быстро и беспощадно отражающая вражеский натиск с двух сторон одновременно...

2

Великий князь Владимирский Ярослав Всеволодович третьи сутки безвыходно молился в своей молельне. Дважды в день ему молча ставили чашу с ключевой водой, накрытую куском черствого хлеба, но никто не осмеливался тревожить князя, стоявшего на коленях пред образом Пресвятой Богородицы Владимирской. Шептались:

— Молится князь.

Помалкивали, ходили беззвучно, боялись скрипнуть, стукнуть, даже кашлянуть боялись.

— За нас, грешных, Господа молит и Пресвятую Богородицу.

Но так считали, а Ярослав давно уже не молился. Чувствуя потребность унять боль сердца и маету души, он искренне желал уединения и молитвы, но молитвы, которые он помнил, уложились в час, потому что не его это было дело. И он не утешился, но осталось уединение, и он нашел утешение в нем. Он хотел понять, как же случилось так, как случилось, и почему именно так случилось, и откуда у него, воина и великого князя, это невыносимо тоскливое, высасывающее чувство вины. И князь Ярослав беспощадно вспоминал всю свою пустую, суетную и, как показало время, бессмысленно грешную жизнь...

Нет, он задумался о ней не тогда, когда хоронил павшего в бою с татарами на реке Сити любимого брата Юрия. Не тогда, когда вместе с уцелевшими после разгрома горожанами и дружиной расчищал стольный город Владимир от пожарищ и трупов. Впервые задумался он о своей жизни тогда, когда из Москвы вернулся ставший ныне старшим сын Александр, посланный очистить Москву так, как сам отец очистил Владимир. Но с этих трудов Александр вернулся потрясенным.

— Почему люди так жестоко воюют, отец?

— Воюют из-за того, чего разделить нельзя, сын. Из-за власти. Не делится она, Александр.

Не на полудетский вопрос сына он тогда ответил, он себе самому ответил и разбередил душу. И как только отправил Александра наводить порядок в родном гнезде — в Переяславле-Залесском, так и заперся от всех в душной полутемной молельне. Наедине с собой, с воспоминаниями, с совестью, вдруг шевельнувшейся в, казалось бы, навсегда вытоптанной собственной душе. Да, он помогал утвердиться на великокняжеском столе старшему брату Юрию: именно этим он всегда оправдывал всю непоследовательность своего поведения, всю вздорность своих претензий, все нарушения собственных клятв и обещаний. Этих обещаний хватало для безмятежности души и дремоты совести, но после жестокого разгрома татарами Владимира, убийств его жителей и гибели брата Юрия их уже не хватает. Недостает их для внутренней твердости, для опоры духа, а это значит, что внутренне, не для всех, а для себя самого, он еще не великий князь, ибо не можно стать великим, коли плавает душа твоя, как копна в половодье, став убежищем для перепуганных мышей, а не опорой для потрясенных человеков...

— Господь всемилостивый, Пресвятая Богородица, направьте, подскажите, посоветуйте, как не плыть мне рыхлой копешкой по течению, где найти твердь в прахе мира сего? И куда, куда направить ковчег Руси моей с человеками и скотами ее?..

Князь Ярослав и сам не заметил, как заговорил вслух, не молясь, не спасения души ища, а ответов.

— Велика ты, неохватно велика мудрость Божия: не смертью лютой наказал ты меня за грехи мои не-прощаемые, не слепотой, не хромотой, не болезнями, не людским презрением даже, — нет! Ты самым страшным наказал меня, Господи: великой властью в годину разгрома народа моего. За что же, Господи, за что? Что заупрямился и не увел войско за Липицу-реку? Но ведь верил в победу, в то, что седлами новгородских плотников закидаем. И все верили. А сейчас-то, сейчас что делать мне один на один с бичом Божьим при полном разоре земли моей...

Скрипнула дверь, грузно шагнули через порог за спиной.

— Кто посмел? — в гневе вскинулся Ярослав.

— Не гневайся, великий князь, — негромко сказал простуженный хриплый голос. — Издалека гость пришел, с битвы на реке Калке. Пятнадцать лет шел тебе рассказать, как первым бился с татарами.

Ярослав тяжело поднялся с занемевших колен. Взял свечу, посветил, вгляделся:

— Ярун?

— Ярун. Твой стремянной, постельничий и думный. —

— А сейчас какого князя постельничий?

— Не вели казнить, великий князь, — усмехнулся Ярун. — Знаю, три дня в молитвах не утешения ты искал, а света. И я его искал, когда пятнадцать лет у бродников табуны пас. Не пора ли поглядеть, что нашли мы оба, князь Ярослав? С разных сторон мы глядели, разное видели, а оно — одно.

— В стенах сих о Боге говорят, Ярун.

— Так повели в палаты пройти. Измерзлись мы в дороге до костей, князь. Изголодались донельзя, и плечи уж стонут от волков отмахиваться.

— «Мы», сказал?

— Со мной — сын и анда. Побратим, значит.

Ярослав долго молчал, всматриваясь в осунувшееся, почерневшее от ветров и мороза лицо неожиданного гостя. Глубоко запавшие глаза выдержали его взгляд со спокойствием и суровостью, и князь первым опустил голову.

— Эй, кто там?

В приоткрывшейся двери тотчас же появился юнец.

— Проводить гостей в мои покои.

Юнец исчез. Ярун молча поклонился и пошел к выходу. А князь, еще раз истово перекрестившись, с той же свечой в руке направился внутренними переходами в свою опочивальню. Редкая стража молчаливо склоняла головы, ладонями прижимая мечи к бедрам, но Ярослав привычно не замечал ее, размышляя о внезапном появлении некогда едва ли не самого близкого сподвижника, спасшего его жизнь во время липицкой резни и неожиданно отъехавшего от него не к кому-нибудь, а, как говорили, к его злейшему врагу — галицкому князю Мстиславу Удалому. Здесь было над чем додумать, и Ярослав не торопился.

Когда он, переодевшись, вошел в палату, там уже сидели гости, вставшие и склонившие головы при его появлении: Ярун, сильно отощавший, несокрушимо румяный юноша и коренастый незнакомец с узкими щелками глаз на скуластом, до черноты обветренном лице. Все трое были одеты в потрепанные полукафтанья, суконные порты и грубые разбитые сапоги. Князь отметил это мельком, задержав взгляд на почти безбородом скуластом лице, и вместо приветствия резко спросил:

— Осмелился нехристя ввести в палаты мои, Ярун?

— Он крещен в нашу веру, великий князь, и при святом крещении получил христианское имя Афанасий. Кроме того, он — мой побратим, хоть и сражались мы с ним друг против друга на реке Калке. Знает обычаи татарские, и лучшего советника нам не сыскать. А юноша — сын мой, названный Сбыславом.

— Молод еще для княжьих бесед.

— Повели накормить да уложить спать, великий князь. Мы шли ночами с Дона ради его спасения.

— Что же ему угрожало?

— Смерть. Он убил татарского десятника в честном поединке.

— Эти десятники разорили мои земли, а с ними, выходит, может справиться безусый мальчишка? — Ярослав хлопнул в ладони, и в дверях тут же вырос гридень. — Парнишку накормить, уложить спать. Утром дать одежду младшего дружинника. Ступай.

Последнее относилось к Сбыславу. Юноша низко поклонился и вышел вслед за гриднем.

— Садитесь, пока в трапезной накрывают. — Подавая пример, Ярослав сел за стол. — Но доброй беседы не будет, пока ты, Ярун, не объяснишь мне, почему отъехал к врагу моему. Если тебе мешает сказать правду этот новокрещенец, попросим его выйти, но без правды не останемся.

— У меня нет тайн от побратима, — усмехнулся Ярун. — Я отбил тебя от новгородцев на Липице и привез в свой дом. Три дня ты отходил от стыда и страха, а на четвертый умчался в Переяславль, захватив с собою мою невесту.

— Милаша была твоей невестой? — с некоторой растерянностью спросил Ярослав. — Я не знал этого, Ярун.

— Если бы знал, все равно бы увез, потому что я знаю тебя, князь Ярослав.

— Тому, кто ее увез, ты предрек страшную смерть, и твое пророчество сбылось. Во время похода в Финляндию Стригунок три дня и три ночи тонул в трясине. Кричал, плакал, а потом завыл, но никто так и не помог ему. — Ярослав вздохнул. — Тоже ведь мой грех. Краденое не на благо, это всем ведомо. В двадцать третьем годе Милашу захватили литовцы, пока я то ли новгородцев мирил с псковичами, то ли псковичей с новгородцами.

— У литовцев ее отбил я, — сказал Ярун. — Тосковал по ней очень, думал хоть глазком глянуть, а налетел на литовцев. Сумел отбить и умчал на Дон.

— Так кто у кого украл? — Князь, темнея лицом, повысил голос. — Кто у кого украл, смерд?...

— По приезде она родила мальчишку, — не слушая, продолжал Ярун. — А через месяц преставилась.

И перекрестился. И наступило молчание.

— Значит, Сбыслав... — наконец хрипло выговорил Ярослав.

— Вот почему мы привели его к тебе, князь, — тихо сказал Ярун. — Сына должен спасать отец, а татары у тебя уже побывали и вряд ли придут еще раз.

— Он... Сбыслав знает?

— Зачем ему знать?

Князь обхватил руками голову, закачал ею, склонившись над столом. Вздохнул, скрипнул зубами, строго выпрямился.

— Отдохнете и все трое отъедете под руку сына моего Александра. Будешь ему советником, Ярун. Советником, дядькой, нянькой — всем. А ты, — Ярослав глянул из-под насупленных бровей на молчаливого Чогдара, — станешь им же для Сбыслава. За каждый волос ответите, пестуны! За каждый волосок с голов сынов моих спрошу с вас страшно. Пошли в трапезную. Накрыли уж там, поди, звона не слышно

3

За трапезой князь Ярослав не торопил гостей с рассказами, ожидая, когда выпьют первую чашу и утолят первый голод. Молчание позволяло наблюдать, и он внимательно приглядывался к татарину, потому что тот был чужим и случайным, даже нарочито случайным спутником давно известного Яруна. Рассказу Яруна князь поверил сразу не только потому, что не сомневался в искренности старого соратника, но и сам знал, что Милаша ждала ребенка. А чужелицый, молчаливый истукан с отсутствующим взглядом был пока для него пугающе непонятен. Ярун назвал его побратимом, но это не являлось чем-то исключительным. Все дружинники, крещеные и некрещеные, не забывали и языческих обрядов, призывая перед битвой не миролюбивого христианского Бога, а воинственного Перуна древности. И это воспринималось естественно, и сам князь пред боем думал о нем, а не клал поклоны перед иконой, которую, кстати, с собой в походе не таскали, оставляя в городах, чтобы священнослужители могли помолиться за их победу по полному чину. На Руси еще господствовало двоеверие, да и какого Бога следовало молить, когда новгородцы резали суздальцев, владимирцы — киевлян, а смоляне — псковичей? Бог-то оказывался общим для всех как раз тогда, когда уверовавшие и не уверовавшие в Него убивали с особым рвением, жгли чужие селения с особым удовольствием и насиловали христианских дев, не сняв креста ни с себя, ни с жертвы. Нет, не побратимство настораживало князя Ярослава, а сам избранный Яруном побратим.

Князь много был наслышан о татарских лазутчиках. Да и как иначе можно было объяснить столь глубокое проникновение в залесские земли степняков с десятками тысяч коней? Значит, либо знали они дороги и тропы, броды и переправы, либо имели проводников-изменников, а только ни один татарский отряд не заблудился, и темник Батыя Бурундай безошибочно вывел своих всадников к реке Сити, где князь Юрий собрал все свое войско для последнего решительного сражения, не озаботившись даже выставить сторожи. И был захвачен врасплох, поскольку Бурундай атаковал с ходу Кто и как провел их к нужному месту и в нужный час?

Вот о чем думал Ярослав, пока гости утоляли голод. Но как только заметил, что к ним пришла первая сытость, спросил:

— Вы оба бились на Калке, хотя и по разные стороны. Я знаю о ней только то, что татар было несметное число. Так ли это?

— Там было три корпуса, — сказал Чогдар. — Но был и лучший из лучших — Субедей-багатур. Он один стоит трех туменов.

— Добрый воин?

— Ясная голова всегда думает за противника. У него была особенно ясная голова, но русские его не интересовали Он отправил в Киев послов, и киевские князья совершили роковую ошибку, убив их.

— Мы часто убиваем послов, чтобы тот, кто послал их, понял, что мы его не боимся.

— Посол — всегда гость, великий князь, — с подчеркнутой весомостью произнес Чогдар. — Кочующие в степях не прощают убийства гостей — так завещал сам Чингисхан. Вот почему все князья, принявшие это решение, или уже казнены или будут казнены.

— Однако Киев еще не пал.

— Он будет стерт с лица земли. Никогда не убивай послов, великий князь

— У нас другие законы.

— Законы диктуют победители. Только победители.

В голосе Чогдара все более отчетливо слышались нотки надменного превосходства, столь свойственного монголам. Ярун почувствовал это и тут же перехватил разговор:

— Я был сбит с коня в первой же атаке бродников Половцы устроили такую тесноту и свалку, в которой невозможно было устоять. Не знаю, кто ударил меня ножом в спину, а только я упал не на землю, а на Чогдара. Его еще раньше сбили сулицей, и он был без сознания. Сверху валились кони и люди, убитые и раненые, и мы оказались под горою трупов. Дышать стало нечем, и если бы очнувшийся Чогдар не разрезал застежки на моей броне, я бы не сидел сейчас перед тобой, князь Ярослав.

— Почему ты спас своего врага? — спросил Ярослав.

— Нашими врагами были половцы, великий князь, — пояснил Чогдар. — И не я спас Яруна, а он спас меня. Я успел только разрезать его застежки и потерял сознание. Он вытащил меня из-под трупов и вернул мне жизнь.

— Значит, битву проиграли половцы? — Князя не интересовали подробности.

— Битву проиграли наши князья, — вздохнул Ярун. — Они опять дрались каждый за себя и выронили сражение из рук. И сейчас они воюют каждый за свой удел, и нас будут бить поочередно, пока кто-нибудь не сломит их самоуправства.

— А теперь скажи мне, татарин, почему Батый пришел на мои земли? Наших полков не было на Калке.

— Я могу только думать, но не знать, великий князь, — с достоинством ответил Чогдар. — Но думать могу, потому что пять лет проскакал рядом со стременем самого Субедей-багатура. И я думаю, что эта война не против твоих земель.

— Но Батый привел тьмы-темь именно сюда, в залесские княжества! Как ты это объяснишь, опираясь о стремя своего Субедея?

— Насколько я понял из рассказов их проводников бродников, Бату-хан привел на твои земли всего три тумена. Тридцать тысяч конников.

— Не верю! — Ярослав с силой ударил кулаком по столу, подпрыгнули чаши, пролилось вино из кубков. — Чтоб тридцать тысяч смогли в два зимних похода пожечь Рязань, Владимир, Суздаль, Москву и еще десять городов? Да еще разбить моего брата на Сити? Не верю!.

— Они умеют воевать, — чуть улыбнулся Чогдар. — Они никогда не ждут противника, а бросаются в бой первыми, выпуская тысячи стрел. Но и эта атака — всегда видимость. Субедей-багатур учил, что победа достается тому, кто обошел противника и замкнул кольцо. Бату-хан шел через твои земли, великий князь, чтобы замкнуть кольцо в войне с половцами.

— И это тебе наболтали бродники? Чогдар чуть пожал плечами:

— В твоей земле нельзя пасти конские табуны. Зачем степняку земля, если по ней нельзя кочевать?

— Значит, Батый шел к половцам в тыл?.. — Ярослав вздохнул, горестно покачав головой — Ты подтвердил мои мысли. Я тоже считал это набегом и умолял моего брата без боя пропустить татар. Но он был очень горд, упокой, Господи, его мятежную душу...

4

Во время позднего застолья разговор не сложился так, как хотелось Ярославу, а потом вообще ушел в сторону, утеряв смысл воинской беседы, и князь был им недоволен. Может быть, поэтому и спал плохо, хотя никогда на бессонницу не жаловался, да и в молельне часто впадал в дрему. А. тут сон вообще пропал, и мысли, горькие и тревожные, в безостановочном хороводе кружились и кружились в затуманенной усталой голове.

Кружились вокруг одного и того же, хотя князь изо всех сил старался не думать о том, что более всего тревожило его душу. Новость, ради которой Ярун пришел к нему, ошеломляла, беспокоила и мучила настолько, что Ярослав долго не решался коснуться ее, потому что раскаленной до белого каления представлялась она. У него было много сыновей, смелых и веселых, задумчивых и безмятежных, горячих и уравновешенных, но живших покуда в мире и согласии, исполняя суровый отцовский наказ. Но объявился новый сын, рожденный от незаконной любви, но — любви, а не похоти: уж он-то это знал точно, перебрав несчетное количество как веселых, так и рыдающих. И Милаша рыдала поначалу, а потом — полюбила, и он — полюбил, едва ли не впервые в жизни и полюбил-то по-настоящему. А тут — литовцы...

А тут — Ярун. Ярун не Милашу спас — их дитя он спас, почему и прощен был сразу и навсегда. И сына он признал без колебаний, не мог не признать, но одно дело признать, другое — найти ему место не в сердце своем — в княжестве. А как на нового брата, да еще и незаконного, сыны посмотрят? Глеб Рязанский в семнадцатом годе пригласил к себе в гости своих единокровных братьев да всех и зарезал за братской пирушкой. Шесть человек зарезал, к половцам сбежал, с ума сошел да и помер. А там и комета явилась копейным образом Знамение? Восьмого мая тридцатого года земля затряслась, да так, что церкви каменные расселись, а неделю спустя солнце днем померкло и живое все замерло. Знамение. Грехов наших ради...

А у него грехов — что блох на шелудивой собаке. Половину пленных финнов приказал порешить, голода испугавшись. Сам не видел, как резали их, но уж очень тогда Стригунок старался, гнилая душа. А через день в трясине оступился, и никто ему руки не протянул. Живому человеку руку помощи не протянули, потому что о душу его никто мараться не хотел. Страшно, когда душа, дыхание Божье, в человеке раньше тела помирает...

Ворочался великий князь на перинах, вздыхал, то и дело вставал квасу испить, но потом, слава Богу, задремал. И гостей встретил доброй улыбкой, велел ключнику одеть их подобающим высоким чинам образом и, пожелав поскорее набраться сил, оставил их, сославшись на дела государственные.

Дел и впрямь стало невпроворот. Ведь не только разоренной землей, но и всем великим княжеством Владимирским занимался теперь он. Похоронами и утешениями, податями и прокормом, торговлей и воспомоществованием осиротевшим. Ничем таким прежде он не занимался, и никакого долга он не ощущал. Он способен был ощущать только власть и все делал для того, чтобы ухватить этой власти побольше. Сталкивал лбами дальних родичей, ссорил близких, отъезжал то в Псков, то в Новгород, откуда его гнали, а он снова лез и снова смущал и только сейчас понял, что расплачивается ныне за свою неуемную страсть раскачивать сложившийся порядок. Понял, проехав по сельским пепелищам, по разрушенным городам, по новым погостам с неосевшими могильными холмиками, под которыми гуртом, второпях отпетые, лежали те, кому не удалось избежать ни татарской стрелы, ни татарской сабли. Да, он сохранил свою дружину, уведя ее с кровавого Батыевого пути, но сколько осиротевших, погоревших и искалеченных свалилось на него и в стольном городе, и в других растоптанных городах. А ведь была еще ранняя весна, и уже не было прокорма для скотины и еды для людей. И в обычные-то годы в это время пустые щи хлебали, а ныне...

— Гость к тебе, великий князь, — доложил появившийся боярин. — Из Смоленска спешит.

— Зови.

У Ярослава не было особых забот в Смоленском княжестве, но за Смоленском стояла Литва, с которой приходилось считаться. Еще до Батыева нашествия он приметил умного и весьма наблюдательного купца-смолянина, поговорил с ним с глазу на глаз да и сбросил ему мытные налоги в обмен на новости с Запада. Толковый оказался мужчина, довольно знал и по-литовски, и по-польски, и по-немецки, умел слушать, видеть и помалкивать.

Купец вошел степенно, степенно перекрестился, степенно отдал князю низкий поклон, коснувшись пальцами пола.

— Садись, Негой. Где бывал, что видел, что люди говорят?

— Был в Полоцке, великий князь. За Полоцком — рать литовская, видел сам. сено им поставлял. Слыхал, на Смоленск идти хотят, а потом и к твоим землям. О Вязьме много говорили.

— И меня уже не боятся? А ведь трепал их, помнить должны.

— Считают, что тебя, великий князь, добро татары потрепали. Ежели возьмут Смоленск и Вязьму, Москва следующей будет.

— Добрые вести, Негой, очень добрые. — В бороде Ярослава блеснула прежняя улыбка, бледная, полузаметная и не обещающая ничего хорошего. — Я с лихвой оплачу твои товары, а ты немедля вернешься в Вязьму. И будешь громко жаловаться, что у нас полный разор, торговлишка захирела, ратников уж и не набрать, а князь, мол, увел свою дружину в Новгород.

— Все исполню, великий князь. Ежели нет повелений, дозволь удалиться. Сегодня же уведу обозы в Вязьму.

Негой отдал полный поклон и тут же вышел. Князь хлопнул в ладоши и, не оглядываясь, сказал возникшему в дверях боярину:

— Яруна ко мне. Одного.

Когда Ярун вошел, князь старательно писал тростниковой палочкой. Он любил писать и никогда не занимал писцов личной перепиской.

— Где татарин?

— Твоими скакунами любуется. С ним Сбыслав.

— Сбыслав. Почему так назвал?

— Мила велела перед смертью. Чтоб слава его сбылась.

— Отдыхать тебе не придется, — сказал Ярослав, закончив письмо. — Литва на Смоленск наседает. Отвезешь повеление Александру, пусть идет на княжение в Новгород со своими отроками. Приглядывай за ним, Александр горяч, бабка у него — половчанка.

— Коли горяч да отходчив, беда невелика.

— И разумен. Разумнее Федора.

— Упокой, Господи.

— Знаешь, когда Федор умер? За два дня до свадьбы собственной. — Ярослав вздохнул. — И меды, что для свадьбы изварены были, на поминки пошли. Теперь Александр — старший. Андрей молод и бестолков. А с новгородцами надо — с толком. — Князь протянул свиток Яруну, задержал в руке. — Самолюбив Александр по молодости своей, но разумное слушать умеет, не в пример Андрею. Повеление отдашь лично.

— Все исполню, князь Ярослав.

— И о татарине. Почему он в христианство переметнулся?

— А он и был христианином, только другого толка. Говорит, в степи много таких.

— Дай-то Бог. — Князь помолчал, припоминая, не забыл ли чего сказать. — Отобедаете, поспите, как обычай велит, и — в дорогу. — Ярослав вдруг порывисто поднялся, обнял Яруна, трижды расцеловал, сказал тихо: — Прости, Ярун, Бога ради, прости за Милашу.

— Не простил бы, Сбыслава бы не привел.

— Тайну Сбыслава в сердцах сохраним. Братоубийства боюсь, раздора боюсь, смуты боюсь. Нам сейчас покой нужен, Ярун. Ступай, еще успеем проститься.

Ярун молча поклонился и вышел.

5

Конюхи прогуливали княжеских лошадей в большом конюшенном дворе, где и застал Ярун своего анду и Сбыслава. Юноша с горящими глазами смотрел, как игриво бегают по кругу молодые выхоженные кони.

— Красота-то какая, отец! — восторженно сказал он. — Особо вон тот, чалый.

— Добрый аргамак, — согласился Чогдар. — А под седлом не ходил. Видишь, как голову задирает?

— Эх, поиграть бы с ним... — вздохнул Сбыслав

— А усидишь?

Все оглянулись. У ворот стоял князь Ярослав.

— Усижу, великий князь.

— Подседлайте чалого.

— Дозволь без седла, великий князь, — взмолился Сбыслав.

— Вот как? — Князь улыбнулся. — Добро, коли так. Если три круга на нем продержишься, подарю. Взнуздайте ему коня.

— Великий князь... — Сбыслав задохнулся от радости. Пока конюхи втроем взнуздывали горячего аргамака, Чогдар сказал несколько слов, которых Ярослав не понял. Но Сбыслав быстро ответил на том же языке, и князь негромко спросил Яруна:

— Сбыслав понимает татарский?

— Анда его научил, — улыбнулся Ярун. — А еще кипчакскому и арабскому. Хороший толмач будет, князь Ярослав.

Взнузданный жеребец яростно грыз удила, нервно перебирая передними ногами, вздергивал головой, не давался, и его еле удерживали двое рослых конюхов. Сбыслав сбросил верхнюю одежду, перемахнул через загородку, прыжком влетел на спину неоседланного коня.

— Пускай!..

Конюхи бросились в стороны, одновременно отпустив удила, и жеребец, пытаясь сбросить непонятную тяжесть со спины, резко поднялся на дыбы, громко заржав. Но Сбыславу не впервой было укрощать непокорных: он успел припасть к лошадиной шее и, коротко подобрав поводья, резко рванул их вниз Чалый с места сорвался в карьер, то вдруг взбрыкивая, то поддавая крупом, но юноша был цепок, как кошка, всякий раз вовремя чуть отпуская поводья, что заставляло аргамака сразу же рваться вперед.

Так продолжалось почти два круга. Чалый пытался во что бы то ни стало сбросить седока, а всадник стремился не просто усидеть, но и убедить жеребца, что самое лучшее для него — покориться воле наездника. Все конюхи, сам великий князь, Ярун и Чогдар, позабыв о прочих делах, уже не могли оторвать глаз от захватывающего поединка яростного жеребца и упрямого ловкого юноши

— Ты учил? — спросил Ярослав.

— Чогдар, — улыбнулся Ярун. — Добрый учитель.

— Добрый наездник. — В голосе князя прозвучала гордость.

— Сейчас чалый задом начнет бить, — предсказал Ярун.

— Не сбросит?

— Сбыслав на плечи ему съедет. Даром, что ли, без седла поскакал.

— Не в первый раз, стало быть?

— В первый раз ему, почитай, лет десять было. Жеребец вдруг остановился и упорно начал взбрыкивать, резко поддавая крупом. Сбыслав ожидал этого, всем телом чувствуя неоседланную конскую спину, и, плотно слившись с нею, просто чуть передвинулся вперед, к лошадиным плечам, где толчки почти не ощущались Теперь следовало выждать, когда чалый уморится, чтобы, не давая ему передышки, послать коня вперед. И как только аргамак пропустил следующий удар крупом, Сбыслав тут же отдал ему поводья. Конь бешено рванулся вперед, но выскользнуть из-под всадника так и не смог, потому что Сбыслав просто сдвинулся назад, крепко стиснув спину шенкелями. С гиком промчался два круга и резко осадил взмыленного жеребца точно перед самыми опытными зрителями, с торжеством воскликнув:

— Я победил его, отец!

— Молодец, — неожиданно сказал великий князь. — Твой конь отныне.

Поймал несколько удивленный взгляд Сбыслава, нахмурился, сдвинул брови. Ему стало неуютно от собственной искренности, но выручил старший конюх:

— Дозволь, великий князь, горбушку хлеба парню дать. Пусть жеребца прикормит.

— Добро, — хмуро согласился Ярослав. И буркнул Яруну не глядя: — Жду всех троих на обеде.

Князь отменил собственное повеление Яруну после полуденного сна без промедления отъехать к Александру. Повеление предполагало, что обед не будет общим, не превратится в прощальный, но теперь Ярослав уже не мог отказаться от удовольствия отобедать с внезапно обретенным сыном. Пусть незаконным, пусть неведомым, но своим. Отважным, умелым и ловким. «Моя кровь, — с гордостью думал он, возвращаясь с конюшенного двора. — И смелость моя, и ловкость моя, и ярь моя безрассудная. Поговорить с ним надобно, порасспрашивать его, послушать...»

Он распорядился накрыть в малой трапезной, никого из ближних бояр и советников на обед не пригласил, а сел так, чтобы сын оказался через стол к нему лицом. Поглядывал на него, даже раза два улыбнулся, а начать разговор не мог, и беседу поддерживать пришлось Яруну, потому что его анда разговорчивостью не отличался, а Сбыславу по возрасту полагалось отвечать только на вопросы старших. Беседа вертелась вокруг коней, их особенностей, выездки и характера и была общей, поскольку все четверо толк в конях понимали.

— Сила татар в том, что всадник и лошадь у них одно целое. Сутками с коней не слезают, так ведь, Чогдар?

— Пересаживаются на запасную, когда конь устает, — пояснил Чогдар. — Каждому надо иметь три, а то и пять лошадей. Боевую, две запасные да две вьючные.

— На коня мальчонку еще во младенчестве сажают, — сказал Ярун. — Так мы с андой Сбыслава и воспитывали. Ездить на коне раньше выучился, чем по земле ходить.

Сбыслав быстро глянул на князя, смутился, опустил глаза и почему-то покраснел. Ярослав улыбнулся:

— Татарского десятника в честном поединке убил, а краснеешь, как девица.

— Он осмелился отца плетью ударить, — не поднимая головы, сказал юноша.

— А отец сам за себя и постоять не мог?

— Мог, но не успел. Я того десятника в ответ два раза своей плетью огрел, он сразу за саблю схватился, а мне Чогдар свою саблю бросил и крикнул, чтоб я нападал, а не защищался.

— Нападение — лучшая защита, — подтвердил князь. — И не боялся? Он, поди, постарше тебя был, покрепче да и поопытнее, а?

— Я знал два боя, а он — один, великий князь.

— Что значит — два боя?

— Отец меня русскому бою учил, а Чогдар — татарскому, — смущаясь, пояснил Сбыслав. — Я знал, как десятник будет биться, а он не знал, как буду биться я.

— А мечом владеть умеешь?

— Учусь, великий князь.

— Плечи у него еще не созрели, князь Ярослав, — рискнул вмешаться Ярун. — А меч, как известно, плечом крепок.

— Учись, Сбыслав, сам тебя проверю. — Князь помолчал, похмурился, точно не соглашаясь с собственным решением, сказал, глядя в стол: — Рано вам еще к Александру ехать, здесь пока поживете Так оно лучше сложится.

И, встав из-за стола, поспешно вышел из трапезной, ни на кого так и не посмотрев.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика